"Сергей Морозов. Офицер. Сильные впечатления" - читать интересную книгу автора

поверила. Только спустя годы она поняла, что ошибалась. В том-то и дело, что
взрослым действительно очень часто приходится выяснять отношения, а эпитет
"шизофреничка" - для таких мужчин, как ее родитель, - действительно
обозначает что-то вроде нервной женщины.

x x x


Когда в тот вечер Эдик не вернулся в гостиницу к ужину, Маша ощутила
детский сосущий страх - где-то в низу живота, можно было бы указать
анатомический орган и более точно, да, она помнила этот страх еще с тех пор,
когда, прислушиваясь, ждала, как в конце рабочего дня в замке входной двери
начнет поворачиваться ключ, и дома появится отец. Девочка никогда не знала,
что случится на этот раз и когда начнется ссора. Теперь, сидя в одиночестве
в гостиничном номере, она думала о том, сколько же ей пришлось вытерпеть от
него - от ее отца.
Когда ему было выгодно, он сразу становился евреем. Он был евреем,
когда собирался узкий круг избранных профессионалов и за водкой можно было
повторять "я еврей и ты еврей" с таким же исступлением, с каким русские рвут
на себе рубаху, чтобы продемонстрировать православный крест. Однако и в
такие редкие моменты в горле у него слетка першило, и он подозрительно
присматривался к соплеменникам, словно сомневаясь, что его почитают за
своего. Время было что ли такое или страна, что он как будто и сам начинал
сомневаться в своей исторической богоизбранности.
Когда же он попадал в общество знакомых и родственников жены, которые
всю дорогу маниакально твердили о материнских и прочих линиях Пушкиных и
Гончаровых, а в перестроечную кампанию добрались и до Рюриковичей, он вдруг
превратился в не-еврея и даже начинал что-то бормотать не то о купеческих,
не то о казачьих кровях. Особенно он становился не-евреем, если дела
заносили его в закрома родины, и на обильных сабантуях чиновничьей братии с
партийцами и гебистами его дружески шлепали по заду, отпуская очередную
антисемитскую шуточку... И только в самое последнее время, когда о евреях
устали говорить даже сами евреи, он, кажется, вообще наконец забыл о своей
национальности. Лишь однажды, когда Маша в полемическом запале выразилась о
своем женихе Эдике этот "новый русский", отец вдруг почти печально улыбнулся
и неожиданно для самого себя сказал:
- Какой он новый русский, если ж мы ж с его папаней старые евреи?
Как бы там ни было, все эти национальные полутона, без сомнения, имели
самое прямое отношение к тому, как складывалось детство Маши Семеновой,
прошедшее в большом доме на Патриарших, в который мамины предки заселились
еще до войны, поскольку были крупными советскими служащими, впоследствии
многократно репрессированные и реабилитированные. Медленно деградируя, дом
тем не менее постоянно состоял в ведении каких-то важных хозяйственных
управлений, а потому Маша сызмальства росла в окружении вохровских рож, и
все эти лифтеры и вахтеры, примелькавшиеся в служебном контексте,
воспринимались почти в качестве дальних родственников.
К тому же отроковице Маше приходилось проводить в их обществе довольно
много времени по причине того, что в воспитательных целях строгий отец имел
обыкновение не пускать Машу в квартиру, если она возвращалась домой позже
назначенного часа. Пристыженная и оскорбленная, Маша отсиживалась в