"Александр Моршин, Валерий Лобачев. Азбука последнего ритуала " - читать интересную книгу автора

спросил он себя. - Ее куда? Ну-ка, где ты, боль?"
Он стал прислушиваться.
"Да, вот она. Ну что ж, пускай боль".
"А смерть? Где она?"
Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где
она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было.
Вместо смерти был свет.
- Так вот что! - вдруг вслух проговорил он. - Какая радость!
Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения
уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два
часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом
реже и реже стало клокотанье и хрипенье.
- Кончено! - сказал кто-то над ним.
Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. "Кончена смерть,
сказал он себе. - Ее нет больше".
Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и
умер".
Иван Ильич умирает дома, около него родные. И при этом происходит может
быть, искупленное предсмертными страданиями - изменение в душе умирающего,
который прожил жизнь в уютной, но пустоватой скорлупе своего "я".
Так было в XIX веке - умирали чаще всего дома, окруженные родными.
Теперь больше умирают в больницах, в казенной обстановке. Но иногда врачи
советуют родным забрать безнадежно больных - "чтобы умер дома". Видимо, это
мудрый совет. Именно врачи - и священники - хорошо знают это: самая, может
быть, страшная для умирающего мысль, что он отходит, умирает одиноко.
Как помочь умирающему перенести этот страх? Очень хорошо рассказывает
об этом наш современник, митрополит Сурожский Антоний (Блум), уже сорок лет
возглавляющий епархию Русской Православной Церкви в Великобритании. Во время
Второй мировой войны он был военным хирургом во французской армии. Перед
отправкой на фронт тайно принес монашеские обеты. На особенный опыт тех лет
он и ссылается.
"...Мне кажется, что очень важно священнику (а если священника нет, то
любому человеку, даже неверующему) подойти и дать умирающему почувствовать,
что он не один. Когда человек в таком состоянии, то священник или близкий
друг должен считать, что этот человек - единственный на свете, и ему отдать
все внимание и все время.
...Я был хирургом в полевом госпитале, и в моем отделении умирал
молодой солдат. Я его, конечно, посещал днем; а в какой-то вечер подошел,
взглянул на него, и мне стало ясно, что он не жилец. Я его спросил: "Ну, как
ты себя чувствуешь?" Он на меня взглянул глубоко, спокойно (он был
крестьянин, поэтому в нем была такая тишина полей, тишина лесов, тишина
неспешной жизни) и мне сказал: "Я сегодня ночью умру". Я ответил: "Да,
сегодня ты умрешь. Тебе страшно?" - "Умирать мне не страшно, но мне так
жалко, что я умру совершенно один. Умирал бы я дома - при мне были бы и
жена, и мать, и дети, и соседи, а здесь никого нет..." Я говорю: "Нет,
неправда, - я с тобой посижу". - "Ты не можешь просидеть со мной всю
ночь". - "Отлично могу!" Он подумал, сказал еще: "Знаешь, даже если ты
будешь здесь сидеть, пока мы разговариваем, я буду сознавать твое
присутствие, а в какой-то момент я тебя потеряю и уйду в это страшное
одиночество, в момент, когда страшнее всего - умирать". Я ответил: "Нет, не