"Кэтрин Морис. Услышать голос твой " - читать интересную книгу автора

напряженные руки, это неестественное применение большого пальца и мизинца -
все это выглядело так... так... необычно". На мгновение ощутив, как тревога
кольнула мое сердце, я приказала себе расслабиться. Скорее всего она просто
играла со своими пальцами, что-то вроде осязательного эксперимента или еще
что-нибудь в этом роде...
Еще раньше Пэтси, ее няня, заметила, как легка девочка в обращении, как
долго она может сидеть и играть в полном одиночестве. - Какой замечательный
ребенок! - воскликнула однажды Пэтси. - Она два часа сидела на одном месте,
играя сама с собой!
Я не знаю, понравилось ли мне это наблюдение. Я тоже отметила
чрезмерное спокойствие Анн-Мари, ее тихие, слишком малоподвижные игры в
одиночестве.
Она мало ползала и уж точно не забиралась во всевозможные ящики и
шкафы, как ее брат Даниэл, который сеял разрушение везде, где появлялся.
Чтобы уберечь сына от возможных неприятностей, мы запирали практически все
двери и ящики в квартире. Все, что не было завинчено, заперто или убрано в
недоступное для него место, оказывалось у него во рту либо падало ему на
голову.
Иногда у меня возникало ощущение, что я могла бы оставить в комнате
открытой коробку с порохом и спички на полу, и с Анн-Мари ничего бы не
случилось: просто ей это было бы неинтересно. Она выглядела вполне
довольной, когда, держа в руках какую-нибудь одну игрушку, подолгу смотрела
на нее, поворачивала ее в руках и возила по полу.
На протяжении всего первого года жизни дочери мы не переставали
отмечать ее робкость и чувствительность. " Она такая чувствительная
девочка," - говорила я своей матери. Она часто плакала, и далеко не всегда
мы знали в чем причина. В первые месяцы после ее рождения мы были склонны
приписывать это коликам, но потом стало казаться, что частый плач - это ее
природная черта. Когда я попробовала усадить Анн-Мари в прогулочную коляску,
ее тело вдруг задеревенело. Она казалась ужасно напуганной. Я предположила,
что по крайней мере иногда ее плач вызван страхом не знакомого.
Но в те первые дни ее жизни было так легко игнорировать беспокойство,
дававшее знать о себе лишь время от времени. Тогда еще не было ясно, чего мы
должны опасаться. Возможно были какие-то знаки, но тогда мы еще не знали,
что они означают...
Несмотря на это, кроме грустных происшествий, мы знали и волшебные,
радостные моменты.
Вот Анн-Мари в шесть месяцев: она смотрит на отца и весело смеется в
предвкушении игры - щекотки, подбрасывания в воздух и крепких поцелуев.
А вот она в тринадцать месяцев делает свои первые неуверенные шаги. Она
смотрит на меня и радостно улыбается от сознания своей маленькой победы. Она
так гордится собой и хочет, чтобы и я тоже гордилась ею.
Кроме того, она училась. Причем училась не только сидеть, ползать или
ходить, но и запоминать слова после того, как ей исполнился год.
Никогда не забуду, как один раз, когда ее отец пришел домой, она
засеменила к нему навстречу, поднимая ручки и восклицая: "Папа!" Ей было год
и три месяца, маленькой дорогой папиной дочке.
Помню, она частенько приходила ко мне на кухню, когда я готовила обед,
обнимала мои ноги своими ручками и смотрела на меня любяще снизу вверх
своими большими серьезными глазами, полуулыбаясь. Я брала ее на руки и