"Юнна Мориц. Рассказы о чудесном" - читать интересную книгу автора

Взбегая на крутое крыльцо, он крикнул:
- В саклю входишь - сгибайся, а то по башке шарахнет! Ты - длинный,
тебя шарахнет. И меня когда-нибудь тоже!
Алеша ему улыбнулся за такие веселые мысли о будущем, которые бывали и
у него, когда был он совсем еще маленький и о будущем думал, не имея
понятия, сколь зависит оно от человеческой воли. Сейчас-то Алеша знал точно,
что его, Алешина, воля влияет и впредь будет вовсе влиять на его, Алешино,
будущее.
Потому что три года назад с мыслью о том, что его отец где-то там, в
своей новой жизни, родил себе нового сына, а если только захочет, то в еще
более новой жизни родит еще более нового сына и так далее... ну, в общем, с
мыслью об этом Алеша открыл для себя невероятную тайну будущего: все прошлое
было когда-то будущим, все будущее станет когда-то прошлым во имя еще более
и более будущих - была б только сильная воля у человека. Так думал
подросток, сгибаясь при входе в саклю. Там было две комнатки - одна через
другую, и лилась по стенам прохладная мгла, и потолок был низок и толст, как
в келье.
Слева белела крепкая печь, за летней ненадобностью накрытая плахтой и
заставленная разными книгами. В дальней комнате - во всю стену - был серый
грубошерстный ковер с тремя летящими цаплями, розовато-синими.
- А-а-а! - сказал Алеша, и сакля запела.
- А-а-о-о-у-ум-м! - и сакля звонко, протяжно зевнула, как сонная пума.
Кровати, буфет и всякое такое Алеша разглядывать не стал, а быстро взял
чугунную жаровню с мясом, тарелки, ложки, вилки, стаканы - и вышел.
Гриша притащил миску с салатом, батон и вынул из-под куста прохладный
кувшин с тутовым морсом. Вернулся отец, достал из погреба сыр, соленые
огурцы и великий арбуз.
- Какой ты красивый, Алеша!.. Ты самый красивый мальчик на свете. Я мог
бы смотреть на тебя всю жизнь! Завтра с утра мы сядем с тобой вот здесь...
нет, вот здесь!.. и я напишу твой портрет. У меня загрунтован подходящий
холст в мастерской, - и отец показал на дверной проем в торце голубой сакли,
где шаталась от ветра шторка из крашеной марли. Он налил себе вина, а
мальчикам морсу, и все трое выпили - за встречу и за долгую жизнь.
Тут в калитку просунулся потный человек в городском костюме - художник
Трифон Чернов.
- Привет, старик, я у тебя сегодня ночую! Так по расписанию вышло.
А завтра - в Симферополь на самолет и прямо в столицу мира!
Он втащил два больших чемодана и этюдник, разделся и сел за стол в
одних трусах.
- Я, старик, еле дышу! Давление двести двадцать на сто сорок, и пульс
не меньше восьмидесяти восьми. Ты же меня знаешь, я - человек деликатный,
тонкий, хорошо воспитанный. Я же слова лишнего никогда не брякну, ты же меня
знаешь, я просто не умею быть хамом, даже когда это - во как нужно! Все, что
я имею, даже смешно сказать, не подумай, что я хвастаюсь, старик, но все,
что я имею, они принесли мне на блюдечке с голубой каемочкой, потому что я -
действительно прекрасный великий художник. И в кои-то веки я прошу
мастерскую на Чистых прудах, - так вместо того, чтоб меня поддержать, они
поддерживают Чимкелова, этого оболтуса, которого я вскормил, вспоил и вывел
в люди, старик, ты же знаешь! Мне тридцать пять, и меня покупают везде, а
ему сорок пять, и его покупают только в залы общепита. Но как платят мне и