"Глеб Морев. Критическая масса, № 1 за 2006 " - читать интересную книгу автора

наполняются сниженными подробностями, и страшное становится уморительно
смешным. Переход с возвышенной интонации на бытовую, "заземление"
экзистенциальной проблематики легко превращает ужасы - в ужастики. Страшный
посланец судьбы - ворон с его nevermore - превращается в тупую птицу,
которую обучили одному-единственному слову, которое она теперь и повторяет
невпопад. Замуровывая друга, герой интересуется: "Ну, чего ты замолчал,
обиделся, что ли?" Ан нет - он там баночки с грибочками нашел, детские
саночки, увлекся - изучает. Отравив дядю, герой просыпается с мыслью: как
там дядя себя чувствует? Перед ураганом в замке дают "штормовое
предупреждение", а в магазине "Все для дома" продаются не только лопаты, но
также отравленные свечи, яды и т. д.
"Чтобы убить дядю, нужен багаж знаний", - констатирует герой Цекало,
приступая к рассказу о том, как он таки своего дядю убил с помощью
отравленной свечи. "У каждого из нас есть одноклассники или коллеги, которых
похоронили заживо", - заявляет герой Гришковца, отчасти пародируя
собственную интонацию. Пародийный эффект возникает и когда он меланхолично
задумывается вслух о том, как невесело это - "проснуться в гробу", и еще
больше усиливается, когда герой Цекало с бодрым удивлением сообщает, что все
его родственники как-то так "у-у-у-умерли".
Сближая страшное и смешное, Гришковец отчасти приближается к
хармсовской поэтике 14. Рассказы персонажей о всевозможных убийствах создают
полное ощущение бессмысленности и абсурдности и рассказываемого, и
происходящего на сцене. Однако элементы пантомимы, присутствующие в
спектакле, переводят его в несколько иной регистр, возвращая ему
экзистенциальное измерение. Так, двое персонажей в какой-то момент грустно
замирают посреди сцены, берутся за руки и, раскачиваясь в такт
минималистской музыке Филиппа Гласса, смотрят пустыми глазами вдаль. Этот
эпизод кажется одним из самых важных в спектакле. Он очень напоминает
фрагменты из спектаклей полунинских "Лицедеев": так ребенок "зависает"
посередине игры, внезапно ощутив связь с чем-то потусторонним, но не умея ни
понять, ни объяснить своего состояния.
Театральная критика дружно назвала "По По" самым инфантильным
спектаклем Гришковца, причем программно-инфантильным 15. Если понимать под
инфантильностью возвращение к детскому, наивному, игровому, - это так.
Однако сам факт создания такого спектакля представляется мне жестом не
инфантильным, но волевым, преодолевающим инерцию повторения. Вопрос, в каком
направлении дальше будет развиваться Гришковец как художник, интриговал
четыре года назад. Интригует и сейчас. Поиски власти над большой зрительской
аудиторией могли привести Гришковца к дидактической, проповеднической
тональности. Однако он создал не просто неидеологическое, но даже местами
бессодержательное высказывание. Самодостаточно смешное и вкусовое. Не так уж
и важно, просчитан ли этот коммерческий ход. Кто сможет, тот оценит.
Стильная штучка. Ручная работа. Вещь в себе и для себя. Спектаклик, в общем.

Дальше - тишина

Легко представить себе, как может тиражироваться прием, на котором
строятся "Осада" и "По По". Есть много книжек, которые можно пересказать. В
исполнении Гришковца это будет смешно. Когда он перескажет Карлсона и
Винни-Пуха, а потом произведения школьной программы - его полюбят еще и