"Глеб Морев. Критическая масса, №4 за 2006 " - читать интересную книгу авторапутях зла. Перевод этот воспроизведен в третьем томе данного издания,
история же его такова. В 1984 году Аркадий Драгомощенко получил из США две коробки с книгами издательства Black Sparrow Press, специализировавшегося на "потаенной" американской классике и всевозможных параферналиях авангарда. Среди книг Буковски, Фантэ, Олсона, пухлых репринтов журнала Blast, вдохновлявшегося идеями Паунда эпохи "вортицизма", оказались и два романа и том избранных рассказов писателя, о существовании которого тогда вообще здесь вряд ли кто-либо слышал. Так в "Митином Журнале" появилась "Гиена". Позднее этот том перекочевал в руки Сергея Хренова, напечатавшего в машинописном же журнале "Предлог" еще один рассказ - "Под небом" и взявшегося переводить "Сколько ночей"1 . Оба вошли в трехтомное собрание, наряду с "Далеким случаем", "Тысячей дней для Мохтара" и "Нежной добычей" в переводах Василия Кондратьева, также впервые увидевшими свет в начале 1990-х в том же "Митином Журнале", почти одновременно с экранизацией в 1990 году Бернардо Бертолуччи романа Боулза "Под покровом небес" (The Sheltering Sky). (Помимо сугубо историко-литературного интереса все это важно еще и потому, что неким таинственным, едва ли не мистическим образом связано с гибелью обоих переводчиков Боулза. Сергей Хренов при загадочных обстоятельствах в 1995-м упал в лестничный пролет. Василий Кондратьев, посвятивший другу некролог2 , больше напоминающий обращенное вспять пророчество, спустя четыре года повторил его страшный полет. Они обменивались книгами Боулза, писателя, в котором, по словам знавшего его по Танжеру Уильяма Берроуза, таится какая-то зловещая тьма, "как в недопроявленной пленке". Незадолго перед смертью Василий Кондратьев договорился с издательством "Симпозиум" о переводе романа "Под покровом траура, обессиливающей, мучительной, как любая повинность, от которой не уклониться, которая с садистской навязчивостью вновь и вновь приближает тебя к последней черте. "Его крик прошел сквозь последний образ: сгустки свежей, сверкающей крови на земле. Крови на экскрементах. Высший миг, высоко-высоко над пустыней, когда две стихии - кровь и экскременты, - долго державшиеся порознь, слились. Появляется черная звезда, точка тьмы в ночной чистоте небес. Точка тьмы и путь к успокоению. Дотянись, проткни тонкую ткань покрова небес, отдохни"3 .) Переводить Боулза непросто - в силу, прежде всего, "стертости", нейтральности его языка; у него нет ярко выраженной индивидуальной манеры, свойственной большинству модернистов. Он не экспериментирует со стилем, не играет с переменой "точек зрения" по ходу повествования, запутывая читателя, почти не прибегает к экспрессивной технике (разве что в кульминациях или в описаниях измененного состояния сознания), исповедуя по большей части протокольно-реалистическое письмо, каковое, впрочем, никогда не сводится к "реализму". Его языковую стратегию можно в этом отношении сравнить со стратегией Кафки, который тоже пользовался подчеркнуто "классическим", чуть ли не гетеанским немецким, описывая вещи, никак не укладывающиеся в классическую картину мира. Роднит двух писателей и другое: интерес к животной, бестиальной изнанке человека, его становлению зверем (насекомым); тяготение к жанру притчи, у Боулза, правда, лишенной теологических коннотаций; эксцентричность относительно метрополии, относительно своей национальной и профессиональной идентичности. Пражский еврей в Австро-Венгерской империи, пишущий по-немецки и зарабатывающий отнюдь не |
|
|