"Альберто Моравиа. Я и Он " - читать интересную книгу автора

соглядатаем, а я находился в твоей власти".
Как это обычно бывает в наших спорах, "он" обижается и, что называется,
держит дистанцию. После минутной паузы "он" заговаривает оскорбленным тоном:
"- Ну вот что, пошутили - и ладно, хорошенького понемножку. Мое дело
напомнить тебе, что во всем этом нет ничего гнусного, смешного или
пакостного. Листать журналы только для мужчин, следить в бинокль за девахой
с треугольником и прочая вроде бы пошлятина на самом деле таит в себе нечто
грандиозное, высшее, ну, в общем, космическое, и не тебе с твоим дешевым
рационализмом судить об этом".
Вот фанфарон! Трепло! Вечно пудрит мне мозги своими баснями про
"грандиозное", "высшее", "космическое"! "- Ладно, будь по-твоему. А теперь
смотри, что я сделаю с твоим журналом, таящим в себе, как ты выражаешься,
загадочную силу, которая правит вселенной. Я выкину его на улицу".
Журнал со свистом вылетает из окошка и шмякается на асфальт. Я с
удовольствием вижу, как по нему проезжает машина, покрывая разворотную
девицу елочкой шин. На этот раз негодует "он". Про себя. Увы, молчание
длится недолго, а все из-за "его" упрямого и одновременно изменчивого
характера. Не успеваю я припарковаться на улице, где живет Фауста, как "он"
просыпается и шепчет: "- Фауста в это время еще дрыхнет, так? - Ну, так.
- Тогда знаешь что? - Что? - Потихоньку войди в спальню, свет не
зажигай, разденься и шмыгни к ней под одеяло.
- А потом? - Потом - суп с котом. Я тебе не гадалка. Вперед не
заглядываю. Живу сегодняшним днем: что вижу, о том и говорю".
Вхожу в подъезд, закрываю дверцы лифта, нажимаю на кнопку. Пока лифт
ползет от этажа к этажу, "он" снова гнет свое: "- Не забывай, Фауста
все-таки твоя жена.
- И что с того? - Ты уже доказал самому себе, что способен прожить в
воздержании полгода. Не пора ли сделать исключение, хотя бы
одно-единственное, для той, которую ты выбрал в спутницы жизни?" Поражает,
как случалось уже не раз, "его" изощренно бюрократический слог, с
неизменным, впрочем, мещанским душком.
Забавы ради подтруниваю над "ним": "- И в чем же будет состоять
исключение? - В том, что ты позволишь мне снова общаться с Фаустой напрямую.
Отныне это исключение могло бы стать правилом. Ну, скажем, по договоренности
с Фаустой сеанс прямой связи можно было бы проводить раз в месяц. Или в
полмесяца".
Лифт останавливается рывком на крошечной лестничной площадке последнего
этажа. Выхожу и нажимаю на кнопку обратного хода. На двери светлого дерева
табличка с моим именем: все в полном порядке. Вставляю ключ в замочную
скважину, осторожно поворачиваю его, вступаю в прихожую. Кромешная темнота.
На ощупь продвигаюсь вперед; в нос шибают смешанные, но вполне различимые
запахи кухни, сигаретного дыма и детских пеленок. "Он" поясняет: "- Запашок,
конечно, тяжеловат. Вонища, одним словом. Но опять же своего рода. Да и
положеньице тоже своего рода.
- Что значит "своего рода"? Какое еще положеньице? - Запашок явно
женский, а положеньице - мужа, который после шести месяцев воздержания
украдкой проникает в собственный дом".
Мысленно повожу плечами и по-прежнему вслепую, не зажигая света, иду на
кухню. По пути опрокидываю что-то из обстановки. Кажется, сейчас самое время
выпить кофе: сварю себе чашечку, а уж потом отправлюсь к Фаусте. Но как