"Алексей Молокин. Лабух " - читать интересную книгу автора

в кофре за спиной возражала, и невнятная пока музыка, жаждущая прозвучать,
тоже возражала. Черная Шер, оставшаяся в пустой квартире, и та была против.
- Да некогда мне, мужики, в другой раз, может, вечером...
- Значит, опять лабать пошел. Правильно, Иерихон гребаный, настоящий
музыкант должен играть музыку. И сражаться, потому как он есть боевой
музыкант. А боевой музыкант есть первейший защитник и спаситель нашей
матерной отчизны. Ну ладно, тогда вечером, ежели вернешься, конечно...
Бывай, артист! А то вот был у меня один знакомый саксофонист, да ты,
наверное, его знаешь, помер он, после того как дудку пропил... Такой вот
Иерихон!
Лабух не дослушал, зная, что никто особенно не обидится, а история эта
будет досказана в другой, более подходящий раз. Да и слышал он уже эту
историю.
Только и осталось знакомых во дворе. Ушли сверстники. Кто-то стал
добропорядочным глухарем, кто-то подался в подворотники, кто-то выбился в
деловые. А еще кого-то свои же пожгли. Кобыла, вон, и вовсе в музпехах
служит. И ничего, живет. Семью завел. А ведь когда-то все они мастерили
боевые семиструнки-поджиги и, завидуя подворотникам, мучая пальцы, брали три
заветных аккорда, учились играть перебором и "боем". Был такой бой -
"восьмерка" назывался.
"Звени, бубенчик мой, звени, гитара, пой шута напевы, а я сейчас вам
расскажу, как шут влюбился в королеву..."
А потом было тестирование, проверка слуха, спецобработка - белый колпак
на голову - и провал. Никто не помнит, что с ним сделалось там, под
колпаком. Тех, кто прошел - забрали к глухарям в Новые Кварталы, строить
другой мир, без пьянства, наркоты и драк, мир, в котором можно многого
добиться, красивый, яркий и резкий, как картинка в журнале. Там, в этом
мире, огромные пространства, широкие дороги, чистый воздух и вода. Там -
хорошо оплачиваемая постоянная работа, а по вечерам красивые ухоженные
женщины, как награда за правильную жизнь. Там процветание, безопасность и
уверенность в будущем. Там есть все, кроме музыки. Такой вот Иерихон, как
сказал бы сосед.
...Через двор, мимо гипсовых статуй пионера и пионерки. Раньше,
помнится, у пионера в руках был горн, но домоуправ приказал горн выломать, а
статую оставить как есть, пусть себе стоит, двор украшает. Теперь казалось,
что бедный пионер пытается закрыться гипсовыми руками от атаки с воздуха. У
пионерки же в руках и раньше ничего не было, а теперь не стало и самих рук,
что, как ни странно, прибавило бесполому ранее истукану женственности.
- Вот так, - пробормотал Лабух, - когда мы стареем, из нас не песок
сыплется, из нас торчит ржавая арматура, как из этого пионера.
Одна створка решетчатых ворот валялась на растрескавшемся асфальте,
вторая висела на скособоченной петле. Столбики с облупившейся штукатуркой -
как два маленьких грязно-розовых обелиска.
Пушинка села на щеку. Лабух смахнул ее, попутно отметив, что забыл-таки
побриться, и вышел из двора. С утра уже полным-полно налетело тополиного
пуха, того самого, который вспыхивает, словно порох, если в него бросить
горящую спичку. Лабух похлопал себя по карманам, но спичек не было, была
только зажигалка, а ее бросать не хотелось - вдруг понадобится. Да и что это
он, детство вспомнил, что ли...
Он прошел сотню шагов по знакомой улице, оставляя за собой невесомые