"Алексей Молокин. Лабух " - читать интересную книгу автора

бедро и оседает стройный силуэт телки. Все, оттанцевалась девочка, не ходить
тебе в крутых. И кончишь ты, скорее всего, хабушем. Куда ж еще податься
хромой да увечной? И сразу, с двух сторон, занося биты для удара, возникли
пастухи. Несколько телок пронзительно завизжали. Стрелять они, слава
Хендриксу, не решались, боясь зацепить своих. Но сзади, глухо и тоскливо
подвывая, гнилой волной накатывались хабуши, поэтому Лабух рванулся вперед и
вбок, отбросив кузовом раненую телку, пытающуюся прижаться к стене.
И завертелась смертельная импровизация, где каждый драйв, каждый ход
отработан, отрепетирован до мелочей, но, сцепляясь друг с другом, они всякий
раз заново сплетают красное кружево схватки.
- И чего это они? С джагга, что ли, сорвались? - бормотал Лабух,
работая отобранной в схватке битой. Жалко было гитару о хабуш поганить, да и
убивать почему-то больше не хотелось.
- Пастухи, телки, да еще и хабуши со своим Пастырем, - отродясь такого
не видел. Да еще прямо у выхода в ствол...
Он пробежал еще несколько шагов по ветке перехода, думая, что теперь
все, прорвался, и понял, что окончательно и капитально влип. Прямо на него
косолапо надвинулись громоздкие фигуры двух громил в малиновых пиджаках, с
пом-повухами-тромбонами, шипастыми мобильниками на запястьях - настоящие,
матерые деловые. За ними маячило несколько крутых телок с боевыми
пятидюймовыми плеерами наготове.
- Ну что, звукаренок, дотанцевался? Бросай свою бренчалку, может,
будешь жить. Калекой, конечно, ну ничего, возьмем в хабуши, так и быть.
"Музима" захлебнулась длинной очередью, с лязгом вылетел пустой рожок.
Новый вставлять некогда. Лабух с опозданием понял, что его занесло на
стрелку деловых, что сейчас его разнесуn в клочья картечью, а нет - так
изрежут в лапшу тяжелыми пятидюймовыми дисками. Уклоняясь от выстрелов, он
бросился к спасительному стволу, понимая теперь, что, отвлекшись на барда,
свернул не туда, что ветка к вокзалу находится дальше. Вслед ему, зигзагами,
пластая воздух и рикошетируя от стен, полетели тяжелые блины боевых плееров.
Ствол. Тишина. Хабуши, ворча и поскуливая, нехотя отступили в полумрак
ветки. Деловые один за другим выходили в ствол, но никто не нападал -
перемирие свято. Лабух повернулся к ним спиной и, не оборачиваясь, пошел
дальше, к темнеющему впереди и справа проему. Над полукруглой аркой входа
красовались полустертые буквы "В..х..д к пое...". Ага, это здесь. Стены
вокруг выхода были густо испещрены странными рисунками и предупреждающими
надписями. Удивительно, что среди них не было ни одной глумливой или
матерной. Просто: "Не ходите сюда, люди!", "Этот путь никуда не ведет" и еще
что-то в том же роде. Над аркой висел древний, облупившийся "кирпич",
простреленный картечью. Для неграмотных, наверное.
Лабух решительно свернул в проем. Пройдя несколько шагов по выложенному
грязно-желтой плиткой полу, музыкант все-таки обернулся. Они все сгрудились
в проеме, в стволе, никто не переступил невидимую черту, отделяющую ствол от
вокзальной ветки. Хабуши, пастыри, шмары, пастухи, деловые. Какая-то телка,
может быть даже герла, отчаянно крикнула: "Не ходи туда, миленький. Лучше мы
тебя сами убьем. Свои все-таки!"
Лабух отвернулся и пошел. Отчего-то стало жутко и безнадежно, как в
минуту трезвости, случившуюся среди глухого запоя, когда понимаешь, что
натворил уже достаточно, а выйти, вернуться - нет сил.
Его никто не преследовал, и, как ни странно, ему никто не встретился.