"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

"железные дивизии" вторглись в Россию, в приливе патриотического безумия он
снова решил пересечь в обратном направлении всю Европу, чтобы присоединиться
к победоносным войскам рейха.
На вокзале, одетый в свою военную форму четырнадцатого года,
хранившуюся более двадцати лет в привезенном с родины чемодане, в
остроконечной, только что начищенной до блеска каске и с противогазом,
висящим, согласно уставу, на шее, дон Отто попрощался, отечески и
по-военному обняв Рамиро Портретиста, своего ученика - первого и
единственного последователя, почти приемного сына. Он взял с него клятву
продолжать служение высокому искусству студийной фотографии и, прищелкнув
каблуками, сел в скорый поезд на Мадрид, после чего исчез, прощаясь
по-римски из окошка, окутанный черным дымом паровоза. Возможно, все это было
следствием старческого слабоумия и необратимых последствий шнапса, потому
что, хотя о доне Отто не было больше никаких точных сведений, говорили, что
его поход в русские степи завершился в Алькасаре-де-Сан-Хуане, где за
пьянство и нарушение порядка он был отведен в полицейский участок, а потом
надзиратели, которых он стал бодать острием своей шапки, мыча по-немецки,
отвезли его в сумасшедший дом в Леганес или Сьемпосуэлос.
До отъезда дона Отто Рамиро только торопливо и тайком прикладывался к
бутылкам с водкой. Однако оставшись один, он стал невольно копировать худшие
привычки своего учителя, садясь каждый вечер в подвале, чтобы разглядывать
лица мертвецов на сделанных за день фотографиях, попивая шнапс и слушая
немецкие пластинки. Среди них была, к его восторгу и несчастью, только
музыка Шуберта - тоскливейшие песни с фортепианным аккомпанементом и отрывки
из камерных произведений, которые Рамиро знал наизусть, поскольку слышал их
с того самого времени, когда поступил к Отто в ученики, не обращая на эту
музыку никакого внимания, как если бы это был дождь или уличный шум.
Невозможность обновления запасов водки спасла его от алкоголизма, но от
Шуберта уже нельзя было излечиться - даже когда пластинки были до такой
степени заиграны, что он не столько слушал музыку, сколько угадывал и
вспоминал ее при перепрыгивании и треске иголки - подобно тому, как слепой
вспоминает цвета, все более искаженные забвением и темнотой.
Возможно, воздействие Шуберта не было бы столь губительно без
обнаружения в Доме с башнями нетленной женщины, что совпало с особо
тоскливым периодом в состоянии души Рамиро Портретиста, человека
слабохарактерного и подверженного депрессии - меланхолического, как говорил
он сам. Он даже без предательского влияния немецкого напитка был склонен к
грусти и состраданию к самому себе и прожил годы после войны, придавленный
тоской, как в бесконечный воскресный вечер. Он стал воображать себя
одиноким, непонятым артистом, созданным для бедной богемной жизни и
назидательной героической смерти в расцвете лет, а теперь прозябающим в этой
жалкой провинции, где не только успех, но и провал были невозможны - по
крайней мере тот провал, которого бы он желал для себя - громкий,
величественный, с торжественностью оперы и романтического самоубийства, а не
эта спячка, в которую погружались неудачники в Махине. Штатные поэты
муниципалитета, композиторы, писавшие жалкие сюиты для приходского оркестра
и хора, поэты-священники, поэты-служки и даже поэты-полицейские, как
инспектор Флоренсио Перес (если была правдой настойчивая молва, бесчестившая
его, будто речь шла о его мужественности). Артисты со свидетельством о
многодетной семье и членским удостоверением, художники, заведовавшие