"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

темно-синие отроги горной цепи, очертания горы Аснаитин, на склонах которой
располагались белые деревушки, где ночью горели огни, как свечи в церкви, и
разрезали темноту, словно противовоздушные прожекторы, фары одиноких
автомобилей, появляющихся и исчезающих между оливковыми деревьями и на
изгибах шоссе. В невероятной прозрачности воздуха самые отдаленные предметы
приобретают четкость ледяных кристаллов. Люди показывали на эти горы и
говорили, что за ними был военный фронт и южный ветер иногда доносил
запоздалый грохот далекого сражения. Над этим горизонтом порой летали
вражеские самолеты, почти никогда не приближавшиеся к Махине и казавшиеся
лишь металлическими отблесками солнца на ясном полуденном небе. Оттуда, с
другой стороны гор, появлялись путешественники и беглецы; по этим тропинкам,
поднимающимся в гору из долины, пришел пешком мой дед Мануэль,
освободившийся из концентрационного лагеря, и на одном из склонов возле реки
Доминго Гонсалес получил в глаза два выстрела солью, сделавшие его слепым;
через эти оливковые рощи он добрался до города, ковыляя, как тяжело раненный
пес. В этом единственном направлении шли все дороги, за насыпями без
железнодорожных путей, никогда здесь не существовавших, и илистым потоком
Гвадалквивира. В этих горах, становившихся в сумерках фиолетовыми, обитали
люди-лошади и жили в санаториях больные туберкулезом, иногда приезжавшие в
Махину в черных фургонах, нагруженных пустыми стеклянными бидонами: они
наполняли их доверху человеческой кровью, которую выкачивали длинными
стальными иголками, надев резиновые перчатки и вытирая их о полы своих белых
халатов. Здесь была и кровь детей, игравших на улице допоздна: открывалась
дверца черного автомобиля, и бледная рука подзывала их, предлагая карамельку
или плитку шоколада. Потом бездыханные тела этих детей находили в мусорной
яме или на краю дороги, а на руке или шее у них оставался фиолетовый след
иголки, медленно высосавшей кровь. Когда мы глядели издалека на белый гроб,
кто-нибудь начинал уверять, что внутри лежит, одетый как к причастию, держа
четки и книгу в перламутровом переплете, ребенок, попавшийся в руки к
чахоточным. Время от времени по школьному двору и площади Сан-Лоренсо
пробегал слух: приехали чахоточные, кто-то видел их длинные похоронные
машины или слышал, как внутри фургонов звенели, сталкиваясь между собой,
бидоны, кто-то едва им не попался, чудом вырвавшись из хищных и холодных рук
в резиновых перчатках, убежав от людей в масках, жаждавших крови. И тогда в
течение нескольких дней, пока ужас не рассеивался сам собой, так же как и
возник, никто не отваживался ни оставаться на улице после наступления
темноты, ни сворачивать с дороги в школу; мы со страхом глядели на редкие
автомобили, ездившие по городу, и в переулках и на площадях нашего района
наступала преждевременная тишина, как легкий фиолетовый туман, наполнявший
воздух зимними вечерами после заката солнца, - зловещая тишина, населенная
призраками, порожденными страхом нескольких поколений, эхом засовов и ударов
дверных молотков, шагами незнакомцев, пьяных, убийц и сумасшедших, - все это
жило в памяти запуганной Махины и таинственных, непонятных словах старших
как отголосок страха и бедствий войны.

Я помню влажный золотистый свет после дождливых дней, зеленую траву,
пробившуюся между камнями мостовой, и яркость освещающих ее солнечных лучей
и, через много лет, вижу себя самого: я ловлю насекомых, чтобы посадить их в
спичечный коробок и прикладывать его к уху, слушая едва уловимое шуршание по
картону усиков и лапок. Всегда один или с моим единственным другом Феликсом,