"Антонио Муньос Молина. Польский всадник " - читать интересную книгу автора

источнику и в мойках у стены, что теперь она поняла, откуда происходили
голоса, иногда преследовавшие ее по ночам, шепот и плач, будто души в
чистилище: она приписывала все страху, вызванному ее одиночеством в этом
замке с башнями и бойницами, но это было не что иное, как голос святой,
звавшей ее. "Габриэла, иди сюда, - говорил ей голос, - Габриэла, я здесь".
Но она, трусиха, не хотела слушать, пряча голову под подушкой, и никому не
рассказывала об этом, чтобы ее не сочли сумасшедшей.
Однажды возле источника Альтосано моя мать услышала, как смотрительница
подражала голосу святой, со зловещим выражением растягивая окончания слов,
как в сериалах по радио, и в ту же ночь в своей спальне, откуда при свете
луны был виден фасад Дома с башнями и косые тени фигурных водосточных
желобов, ей показалось, что она тоже слышит этот жалобный голос, а ее глаза
смотрят в темноту подземелья, где была замурована девушка. Она вспомнила,
что взрыв прозвучал где-то под площадью за час до рассвета, но не с таким
грохотом, как бомбы, сбрасываемые самолетами, а скорее как подземный толчок
при землетрясении, и все так быстро стихло, что многие, проснувшись,
подумали, что им все это приснилось. Смотрительница сказала, что ее резко
сбросило с кровати, а каменный свод в спальне содрогнулся: она вышла из
коридоров, заваленных обломками, боясь оказаться похороненной под
развалинами замка, который вполне мог обрушиться после сорокалетнего
запустения и трехлетних бомбардировок. Но когда смотрительница спустилась во
двор, все опять было спокойно: она не заметила никаких изменений в обычном
облике замка - с его окнами без стекол и разрушенными арками - и приписала
бы все сну или короткому землетрясению, если бы не заметила валивший из
одного подвала клуб пыли, окрашенной в фиолетовый цвет рассеянным утренним
светом.

- Это был знак свыше, - говорила она потом - не дону Меркурио и не
полицейским, в чьей набожности сомневалась, а верившим в ее россказни
соседкам. - Знак свыше, знамение святой, не хотевшей больше скрываться от
почитания католиков.
Заметив с гордостью, что женщины, увлеченные рассказом, даже не следили
за своим местом в очереди, смотрительница в который раз вспоминала то утро,
когда увидела столб пыли или дыма и набралась смелости, чтобы подойти к
арке, ведущей в подвалы, куда никто, насколько она знала, не спускался более
полувека, с тех пор как покинул дом последний представитель этой семьи,
владевшей особняком в течение четырехсот лет. После этого в доме осталась
лишь старая смотрительница, ее мать, от которой она унаследовала не только
это место, но и ее судьбу: раннее вдовство и чудаковатость, вызванную
одиночеством и постепенно усугубленную чрезмерной набожностью и
помешательством. Но она не была труслива: это было невозможно при жизни в
лабиринте коридоров с потолками из гнилых досок, где обитали летучие мыши,
среди внутренних двориков с колодцами, скрытыми сорной травой, бальных залов
и подвалов, кишевших крысами, сильными и быстрыми, как кролики. Всегда одна,
со связкой огромных, как дверные молотки, ключей, подвязанных к поясу
пеньковой веревкой и напоминавших вериги, смотрительница обходила свои
владения, окруженная стаей свирепых и преданных кошек, освещая в темноте
дорогу лодочным фонарем, потому что электрический свет был только в жилых
комнатах южной башни. Прежде чем спуститься в подвал в поисках источников
дыма или навстречу звавшему ее голосу, смотрительница накинула на плечи