"Андрей Молчанов. Перекресток для троих" - читать интересную книгу автора

маленьким человечком, ничего не добившимся, ничего не имевшим, кроме разве
горбатой "Победы" в кирпичном ящике стандартного гаража, обывателем, непонятно
во имя чего и чем живущим, неудачником, и уж куда мне до нее...
Я презирал и жалел себя. Я был несчастен.

ВЛАДИМИР КРОХИН
Просыпаюсь в три часа дня. Сонная одурь, тяжелая башка, но это - мура.
Душевной и физической бодрости не отмечается, но и мук также. Боль в голове
усыплена таблеткой, изжога пропала. Иду в туалет, споласкиваю морду водичкой,
справляю потребности, и мой организм начинает функционировать в режиме
практически здорового состояния. Сон - лучшее лекарство, не врет пословица.
Перемещаюсь в столовку и приступаю к трапезе, способной быть
охарактеризованной как седьмая вода на киселе: бульон с куриными костями,
шашлык в холодном сале и томатном соусе, пресный, с разваренными вишенками
компот. Кормят у нас неважнецки.
После обеда, утирая салфеткой рот, отправляюсь к Славе Вареному.
Условный стук: один длинный, два коротких, один длинный.
Что значит - нет главного! Слава, фотограф, главный художник и еще
какой-то хипповый, не входящий в редакционный штат тип - небритый, с холщовым
мешком, перекинутым через плечо, и жрущий воблу с энтузиазмом голодной крысы -
все - назюзенные до упора.
Я присасываюсь к пластмассовой канистре, воздев глаза к потолку, и
облегчаю ее на свои два литра. Потом иду к себе. От горловины канистры во рту
остается вкус пластмассы и воблы. Воблу я не ел. Я морщусь, собираю во рту
горькую пивную слюну и плюю ее в урну. Слюна вязкая, и, прежде чем она
срывается с губы, я стою как идиот - нагнувшись и мотая башкой. Благо, коридор
пуст.
Вспоминаю о зубе. Он не болит.
На улице валит снег. "Жигуль" мой стал белой пушистой горкой. Пустой
день. И ехать некуда, и писать лень, и ничего толком не сделано за сегодня...
Горячка визитов и звонков схлынула, в редакции - тишина.
Расправляюсь с графоманскими рукописями, пришедшими "самотеком",
заполняю стандартные бланки отказов, отношу конверты в отдел писем и снова
сажусь за стол.
Тоска.
Впрочем, я люблю сидеть на работе. Даже в состоянии бездействия. Люблю
свой уютный кабинет, обшитый древесно-стружечными плитами, с рекламными
плакатиками на стенах, с двухтумбовым столом, на котором водружена табличка
"Место занято" (ее я увел из ресторана), с мягким креслом на хромированной
ножке, чистым паркетом, большим окном с алюминиевыми рамами...
Я ощущаю, как мой организм из состояния отчетливо здорового делает
скачок в состояние бодрое. В этой бодрости есть что-то даже агрессивное... Я
погружаюсь в мечты о знакомстве с актрисой.
Звонок.
- Товарищ Крохин? - спрашивает трубка утвердительно.
- Да? - говорю я мило.
- Мне б с вами потолковать... Свиридов я...
Наверняка графоман, но пропуск я заказываю. Делать все равно нечего.
Через пять минут является Свиридов. Дубленка, мохеровый шарф, ондатровая
шапка... Красноморд, толст и дышит носорожьим здоровьем. Кровь с коньяком.