"В.М.Мокиенко. Русская бранная лексика: цензурное и нецензурное " - читать интересную книгу авторапоклонимся" (Среда 5-й недели поста, утрени песнь 9-я) и фразу "Из уст
младеней и сущих ..." (Мироносицкий, 1990, 114-115). Несмотря на все официальные запреты, однако, во всех слоях русского общества в нужных случаях "крепкие и силбные слова и выражения" были одним из самых эффективных способов "излить душу", - благо российская действительность всегда давала для таких излияний достаточно поводов. Ругались и ругаются, конечно же, в тех "сферах бытования русского субстандарта", которые охарактеризовала З. Кёстер-Тома, по-разному. Аристократам по крови и творческому духу, судя по переписке и некоторым произведениям А. Пушкина, И. Баркова, В. Белинского, Ф. Достоевского, А. Чехова, В. Брюсова, Б. Пастернака и многих других деятелей нашей культуры, был чужд официозный запрет на так называемый русский мат: нередко лишь царская или советская цензура упрятывала всем известные на Руси слова в глубокомысленные многоточия (Эротика, 1992; Три века поэзии русского Эроса, 1992). Читатели, однако, легко расшифровывали этот код, испытывая, быть может, особое наслаждение от эффекта узнавания закодированного. Это узнавание приходило и приходит столь же неумолимо, как неприличная надпись на бюсте В.А. Жуковского, стоявшего на Старопанской площади города N из романа И. Ильфа и Е. Петрова "Двенадцать стульев" (гл. 2): "На медной его (бюстика) спине можно было ясно разобрать написанное мелом краткое ругательство. Впервые подобная надпись появилась на бюстике 15 июня 1887 года в ночь, наступившую непосредственно после открытия памятника. И как представители полиции, а впоследствии милиции, ни старались, хулительная надпись аккуратно возобновлялась каждый день" (цит. по 7-му изд., М., 1934, 19). пожалуй, и объясняется его необычайная жизнеспособность. Мат мастеров художественного слова, конечно же, несет иную "эстетическую нагрузку", чем мат уличного пьяницы: иные функции, иная "мера в вещах", иные адресаты... Однако оторвать одно от другого невозможно: и ругань извозчиков, которым поговорка ругаться как извозчик приписывает исключительную грубость брани (имея, видимо, в виду устойчивое несоблюдение русскими правил дорожного движения и естественную реакцию на это "водителей кобылы"), и виртуозная многоэтажная брань моряков (особенно боцманов), и саднящая ожесточенность "излияния души" зэков, и обесцвеченный, потерявший соки шаблонный мат фабрично-заводских масс, и даже "облагороженные" эвфемизацией и феминизацией женские ласкательные словечки вроде елочки зеленые! имеют общий источник. Погружаться в филологические глубины этого источника, как уже сказано, русский человек мог, лишь обращаясь к зарубежным публикациям - если не считать предреволюционного издания словаря В. Даля под редакцией Бодуэна де Куртэне (ДК), где была сделана, пожалуй, первая попытка отразить русские бранные слова и выражения в отечественной лексикографии (если не считать, разумеется, отдельных глосс, пропущенных ранее по недосмотру царской цензурой). Гласность наконец-то сделала в России возможным "печатание непечатного". Современная литература, особенно "диссидентская", изобилует бранными словами и выражениями: А. Солженицын, Л. Копелев, Э. Лимонов, В. Аксенов, С. Довлатов, Юз Алешковский - эти и многие другие писатели, книги которых продаются во всех лавках Петербурга и активно читаются, давно уже разорвали "заговор молчания", которым был окружен русский благой и неблагой |
|
|