"Душан Митана. Сквозняк и другие" - читать интересную книгу автора

представляешь, сколько времени отнимают эти покойники. Знаешь, дорогая, мы с
тобой уже в годах. Я не думал, что не все переносят климакс с одинаковым
достоинством и спокойствием. На будущий год поедем к морю.
Климакс - стало быть, я, по его мнению, чокнутая бабенка! Вероника,
взволнованно задышав, не в силах была возразить ему. Ее волю сковал тон
Виктора, его покровительственный, по-отцовски заботливый тон, в котором
звучала отпугивающая, бесконечно унижавшая ее снисходительность. Мне легче
было бы сопротивляться ему, относись он ко мне с презрением, тогда я могла
бы возненавидеть его, убеждала она себя, но Виктор не предоставлял ей даже
этого скромного удовлетворения. В его голосе никогда не звучало презрения.
Многолетний опыт главного кладовщика помог ему стать недюжинным психологом;
он хорошо знал: для того, чтобы держать людей в узде, снисходительность -
куда более действенное средство, чем презрение. Поскольку основное
содержание его работы сводилось к тому, что он отказывал клиентам,
требовавшим положенное, он приучил себя терпеливо выслушивать их возмущенную
брань, а в заключение еще и поддакивать им со снисходительной улыбкой,
приводя тем самым "вымогателей" в полную растерянность - они лишь смущенно
краснели и, извинительно заикаясь, покидали склад.
Стало быть я, по его мнению, чокнутая климактеричка, вспомнила Вероника
слова Виктора и улыбнулась пану Золтану, стоявшему на противоположном
балконе в элегантных плавках цвета свежей бычьей крови и посылавшему ей
воздушный поцелуй. Этот жест показался ей забавно старомодным, ибо пан
Зоптан теперь выглядел статным мужчиной в самом соку, и Вероника в
зеркальных стеклах его темных очков видела свое тело, крепкое, хорошо
сложенное тело зрелой 45-летней женщины. Однако это лишь усиливало ее
стыдливость, когда она вспоминала слова Виктора, снисходительно сказавшего
ей: "...я не думал, что не все переносят климакс с одинаковым достоинством и
спокойствием...". Тогда она ответила ему тихим, полным смирения голосом:
"Может, ты и прав". Виктор наблюдал за ней с напряжением укротителя,
которому уже долгие годы укрощенный лев пытается противостоять, отказываясь
прыгнуть сквозь горящий обруч; после ее слов он облегченно рассмеялся,
коротко, отрывисто, словно хлестнул кнутом, и Вероника повторила: "Наверное,
ты прав. Я просто не учла, что мы уже такие старые".
Итак, нагая Вероника стояла в окне, и когда пан Золтан послал ей этот
забавно-старомодный воздушный поцелуй, внезапно почувствовала сквозняк,
который наконец-то взвихрил в квартире неподвижный, застоявшийся воздух. Все
ее тело пронизало сладкое, волнующее, доселе неведомое чувство; ей пришлось
ухватиться за оконную ручку, ибо эта сладкая дрожь, сотрясавшая ее всю, была
так сильна, что она с ужасом подумала: если не удержусь за что-то, вознесусь
в воздух и вылечу в окно, стоит только взмахнуть крыльями. Вероника прижала
обе руки к грудям, что еще совсем недавно были дряблые, вялые,
воспринимаемые ею как ненужный и неприятный балласт, но с того пямятного
майского дня под дурманящими взглядами пана Золтана превратившиеся в сочные,
полные живительного сока плоды, и почувствовала непреодолимое желание: ах,
если бы кто-то сорвал их, высосал сладкий нектар и тем самым придал бы им
смысл. Ведь созревший урожай, от которого никому нет проку, - лишь греховное
расточительство, взывающее к каре некоего сурового, но справедливого
языческого бога или каких-то вышестоящих органов, контролирующих
рациональное использование целинной пахотной земли. Вероника, испытывая
легкое головокружание, осознала, что в мыслях ее сейчас диалектически