"Рауль Мир-Хайдаров. Из Касабланки морем" - читать интересную книгу автора

вместо привычного флага страны на корме полоскались на ветру туманные
символы и геральдические знаки владельцев этих морских красавиц. Издали эти
причалы напоминали знаменитые акварели Марке. И подъезжая к порту, Атаулин
подумал, что в морских портах расставания и встреч гораздо острее, чем на
вокзалах и в аэропортах. Однако Атаулин решил возвратиться домой из
Касабланки морем вовсе не потому, что был сентиментальным или восторженным
романтиком,-- все объяснялось гораздо проще. Когда он заказывал билет на
самолет, ему вдруг предложили: а не хотел бы он вернуться домой морем:
трехпалубный теплоход "Лев Толстой" с советскими туристами на борту как раз
совершает круиз вокруг Европы, на него можно сесть в порту Касабланки.
Лететь снова в Париж и больше полутора суток дожидаться рейса на Москву было
тоже не совсем удобно, а маршрут теплохода оказался "северным" -- через
Барселону, Марсель, Неаполь, Пирей, Стамбул, и Атаулин, почти не раздумывая,
согласился. Была и еще одна причина, в которой Мансур Алиевич не хотел
признаваться даже себе: он устал, а тут комфортабельный теплоход,
одноместная каюта первого класса, бассейны, спортивные залы, танцевальные
холлы и целых восемь дней праздник вокруг -- круиз у людей все-таки. Восемь
дней повсюду родная речь, от которой, честно говоря, отвыкать стал. А какие
библиотеки на наших теплоходах! Это он знал хорошо. Для человека, прожившего
десять лет за рубежом, не считая коротких наездов в Москву по делам,
представлялся редкий шанс адаптироваться перед возвращением на родину как
тут было не согласиться.
Покидал чужой берег Атаулин без грусти и сожаления, хотя и отдал ему
десять лет, а в жизни взрослого человека это немалый срок, и на море
смотрел, выискивая силуэт "Льва Толстого", тоже без слез на глазах, без
комка в горле. Атаулин, сорока пятилетний мужчина, которому по выправке и
энергии можно было дать на десять лет моложе, принадлежал к тому типу людей,
для которых работа -- все, и они в ней -- в родной стихии. Чтобы выразить
себя, им нужен простор, масштабы, самостоятельность, и во имя этого они
жертвуют порой всем: личной жизнью, свободным временем, комфортом и прочими
благами, хотя, если поразмыслить, на самом деле ничем они не
жертвуют --работа, успех дела для них и есть все.
На Западе таких работников называют технократами, они двигают вперед
материальную сторону жизни, и с них за это спрос крутой. И если они не
кланяются в пояс каждому лютику-цветочку в поле, не льют слезы при виде
опадающего по осени платана и не числятся большими поклонниками камерной
музыки, то общество к ним особых претензий не предъявляет: быть гармоничной
личностью -- дело частное, но знать свое дело до тонкости -- изволь!
Конечно, и швец, и жнец, и на дуде игрец -- это замечательно, да в жизни, к
сожалению, такие на все руки мастера редки.
И здесь, в Африке, руководителей подобного ранга именуют менеджерами,
подразумевая тех же самых технократов,-- в умении и мастерстве им не
откажешь, знают свое дело не хуже западных фирмачей. Не один крупный заказ
потеряли известные строительные фирмы, как только наши начали строить на
континенте. Потому что строить надо не только быстро, но и с гарантией. А в
строительстве крупных гидроэлектростанций и металлургических комбинатов
конкурентов у нас оказалось и того меньше. Оттого и уезжал Атаулин спокойно:
все, что он строил, сделано на совесть, надолго, можно было срок гарантии и
вдвое увеличить. Уезжал, не преисполненный особой гордости за содеянное,
хотя построенным можно было гордиться: и качеством, и количеством. Он делал