"Рауль Мир-Хайдаров. Жар-птица" - читать интересную книгу автора

ему однажды, когда он, возвращаясь поздно с каких-то посиделок и проходя
мимо комнаты Нуриева, услышал вдруг, как тот читал вслух ребятам его стихи.
Судя по тому, что света в комнате не было, читал он наизусть и, как
показалось Валентину, читал прекрасно, не перевирая ни одной строки, оттеняя
то, что ему самому как автору хотелось выделить. Молодая память Нуриева без
труда схватывала стихи соседа, может, еще и потому, что Валентин отдавал
предпочтение лирике. Нуриев предполагал, что Бучкин тоже в кого-то
безнадежно влюблен: все им написанное по духу и настроению было близко Рафу
и воспринималось как свое. Хотя Нуриев прекрасно знал недостатки
Бучкина -лень, заносчивость, пренебрежение к своему внешнему виду, тем не
менее для Рафа он оказался в жизни первым и единственным кумиром. Вальку
иногда захлестывали потоки красноречия в самых неожиданных местах - на
кухне, в красном уголке, в прачечной, где он брезгливо и неумело стирал
собственное белье. В такие минуты, зная, что Нуриева хлебом не корми, а дай
послушать Бучкина, кто-нибудь непременно бежал за ним и, просунув в
приоткрытую щель двери голову, орал: "Беги, Валька на кухне развыступался о
какой-то Цветковой или Цветаевой!"
Иногда, когда слушателей не находилось, Валентин как бы случайно
заходил в комнату Рафа, обнимал его за плечи и заговорщически начинал: "Я
вот тебе, брат, что скажу... " - и уводил Нуриева к себе на долгие часы.
Нуриев спохватывался только тогда, когда понимал, что о занятиях сегодня не
может быть и речи. Стихи свои Валентин хранил в толстых потрепанных папках.
Нуриеву был великодушно разрешен доступ к ним в любое время дня и ночи.
Однажды в порыве душевной тяги к Бучкину из-за одного уж очень
взволновавшего его стихотворения Нуриев купил роскошную, в тисненом кожаном
переплете, с мелованной бумагой, тетрадь и своим каллиграфическим почерком,
не ленясь, переписал все стихи, которые только удалось отыскать. Когда он
показал Бучкину свою работу, впечатлительный Валентин был растроган. Через
час Бучкин вернулся и, волнуясь, попросил подарить эту тетрадь ему; видимо,
он понимал, что никогда не соберется переписать собственные стихи, тем более
так изящно и красиво. Нуриев, конечно, отдал тетрадь,- рад был, что угодил
своему кумиру. Но и самому Рафу нашлась награда: среди бумаг Бучкина он
обнаружил шесть стихотворений Галочки Старченко - наверное, тех самых, о
которых Бучкин хорошо отзывался. Стихи эти тоже без труда легли в память,
словно он их всегда знал, но странно, они тоже были о безответной любви.
Шли месяцы. Нуриев ощущал, как теряет интерес к занятиям, но ничего
поделать с собой не мог. В институт он ходил каждый день потому, что
надеялся увидеть ее, услышать ее голос, перехватить взгляд или улыбку, не
предназначенные ему, но и это ему удавалось не всегда: учились они на разных
курсах, на разных факультетах, занимались в разных зданиях и аудиториях.
Даже в тех случаях, когда он встречал ее, ни разу она никогда не была одна,
всегда ее окружала шумная свита. Могла ли она, увлеченная разговором,
увидеть его сдержанный кивок или услышать задушенное волнением
"здравствуйте"? Наверное, нет, но на громкое фамильярное "привет" или
"салют", принятое в ее компании, он не решался. За полгода она ни разу так и
не заговорила с Нуриевым.
Однажды в институте, когда она шла ему навстречу, опять же в окружении
друзей, среди которых был и Бучкин, Раф вновь потянулся к ней взглядом,
чтобы раскланяться и сказать: "Здравствуйте". Но Галочка не удостоила его
даже легким кивком, и он расстроился как никогда. Нехотя тащился он в