"Рауль Мир-Хайдаров. Судить буду я" - читать интересную книгу автора

этом деле, он начал экспериментировать с ее механизмом, с детищем
Ленина-Сталина, гениальным для данного режима, и загубил его, не найдя ему
замены. Горбачев часто, к месту и не к месту, цитировал Ленина, наверное,
уподобляя себя ему, но не заметил его главный тезис: "При советской
политической системе дать свободу слова и печати - значит покончить жизнь
самоубийством". Еще он позабыл, что русский народ ненавидит советскую
власть за тиранию и нищету, а нерусские народы желают только развала
империи с ее унизительной великодержавной политикой русификации. Он стал
жертвой свободы, которую сам же дал стране.
Для Сенатора это стало столь очевидным, что он уже не вступал в диспуты о
прорабе перестройки, отце нового мышления. Странно, но сегодня многие
граждане, заурядные журналисты, не говоря уже о политиках, видели дальше
Горбачева, чувствовали скорый крах коммунистической партии, за которую
генсек держался стойко, несмотря на то, что она была главным противником
его реформ. Чувствовали, что Горбачев подготовил для сепаратистов всех
мастей исторический момент, когда любую нацию, так или иначе оказавшуюся в
составе Российской империи и двести, и триста лет назад, стало легко
подтолкнуть к выходу из нее. Пример стран соцлагеря, в одночасье
сбросивших навязанные им режимы, мог вот-вот повториться от Балтики до
Тихого океана, от Белого до Черного моря. Но Акрамходжаев, как ни странно,
молил аллаха, чтобы... Горбачев продержался как можно дольше.
Он понимал, приди другая, твердая власть, а хаос и развал приводят на трон
жестких людей, обитателям "Матросской Тишины" рассчитывать на суд, где
можно легко отказаться от прежних показаний, давить на судью и свидетелей,
не удастся, придется отвечать по всей строгости закона. Сенатор даже знал,
сколько примерно должен еще продержаться Горбачев, чтобы государство
перестало существовать, - примерно год, и в этот срок следовало попытаться
вырваться отсюда. Хотя существовал еще выход: этот шанс связан с
обретением независимости бывшими союзными республиками. Тогда суд в России
оказался бы неправомочным над гражданами другого государства, и он вместе
с ханом Акмалем на белом коне вернулся бы домой, в таком случае он
поборолся бы и за президентский пост.
Но Сенатор не был бы Сенатором, если рассчитывал бы только на не зависящие
от него обстоятельства, плыл по течению. Он всегда считал себя кузнецом
своего счастья и, рассчитывая на развал советской империи благодаря
Горбачеву, могильщику социализма, суверенитет Узбекистана, не сидел сложа
руки. При первой возможности он дал на волю команду - уничтожить прокурора
республики Камалова и Беспалого - Артема Парсегяна. Парсегяна следовало
ликвидировать любой ценой, каких бы это денег и жертв не стоило, и он
знал, что Миршаб правильно понял его приказ. Обрадовало его сообщение, что
на Ферганца дважды совершали покушение, значит, Миршаб четко следовал
инструкции, правда, удачливым и живучим оказался пока прокурор Камалов.
Как ни строго охранялась "Матросская Тишина", сведения к Сухробу
Ахмедовичу поступали регулярно. Деньги, правда, немалые, играли тут
основную роль. Шло время, Сенатор держался стойко, от всего отпирался, но
главный свидетель обвинения оставался жив, и прокурор, хотя и находился в
больнице, полномочий с себя не слагал. И Сенатор все чаще и чаще жалел,
что нет в Ташкенте Японца, Артура Александровича Шубарина, вот уж он
наверняка подсказал бы Миршабу, как разрешить проблему, хотя они с Салимом
уговорились никогда не впутывать банкира ни в политические, ни в уголовные