"Александр Мирер. Перелепи мое лицо" - читать интересную книгу автора

помешанный на Дарвине, - ледышка! Бесчувственный книгочей... Отда-ать?!
- Никому не отдадим! - крикнул Андрей. - Может, и отдадим, но потом,
потом, а сначала - применим...
- Как намереваешься применять? - отозвался бесчувственный.
- Если Анечке Федосеевой ушки подправить, а? - вкрадчиво спросил
Андрей-искуситель. - Лопушки? (Он показал, какие уши у Федосеевой). А?
Любовь до гроба обеспечена...
Яков покраснел до шеи, но спросил очень тихо:
- А ты как употребишь? На чьи уши?
- Не твое дело.
- Согласен, - сказал Яков. - Анечка - тоже не твое дело - И запомни
еще: мне купленная любовь не нужна. Даже любовь до гроба.
Помолчали. Яков взвесил карандаш на ладони, спрятал. Вздохнул. Сейчас
же Андрей тронул его за плечо:
- Яш, ведь я чего хотел... Этой штукой можно лицо поправить, а?
Морщины, все такие складки убрать?
Яков кивнул.
- Мать стареет, - сказал Андрей. - За осень, говорит, так изменилась -
не узнать... Позавчера, знаешь, стоит у зеркала, смотрит на себя и плачет.
Я бы потренировался на себе, а потом как-нибудь ее подправил. Она же
красивая!
Больше они не спорили. Решили отложить окончательные действия и пойти к
Бобу - экспериментировать на хомяках. (Боб - это я. У меня в то время
хомяки страшно расплодились. Только взрослых было двадцать девять штук.)
И они пошли.


Наверно, Борис Иванович давно стоял у подъезда. Поднятый воротник
заиндевел, морщины на лице казались фиолетовыми. Друзья потом
рассказывали, что их поразили морщины - почему он свое-то лицо не
отретушировал?
Заговорил Яков. Он задрал голову и сказал: "Карандаш взял я. Разговор
на лестнице подслушал я. Вы ретушировали лицо. Мой друг все знает".
Ретушер ответил: "Чего же стоять? Пойдемте, куда шли". И они направились к
проспекту, на шум машин. Ретушер сразу заговорил - как будто включили
магнитофон. Казалось, ему не нужны слушатели, только бы выговориться,
вывалить все, о чем он молчал много-много лет.
Тридцать лет назад он уже был ретушером, очень хорошим, известным среди
фотографов. Работал у самого Фогельмана - в лучшей московской фотографии,
где снимались все знаменитости. Артисты. Летчики. Генералы. Ретушеры
трудились крепко, до глубокой ночи. Тот человек, о котором речь, ждал его
дома, ночью, в пустой комнате. Неизвестно, как проник - соседи его не
впускали. Он ждал хозяина, стоя под яркой лампой. Лицо освещено. Здоровое,
большеглазое, но - мертвое. Под лампой стояла огромная кукла, манекен из
витрины. Ретушерский глаз Бориса Ивановича увидел это сразу. Кто-нибудь
другой, кому не приходилось, как ретушеру, "убивать лицо" на фотографии, а
затем, чертыхаясь, смывать ретушь и начинать все сначала, - кто другой не
заметил бы мертвенности в лице гостя. Но лотом начал бы ежиться,
приглядываться... Почему же так неловко, вроде даже стыдно было смотреть
на здоровое, красивое человеческое существо?