"Хуан Мирамар. Несколько дней после конца света " - читать интересную книгу автора

место отдыха горожан", как писали когда-то - вековые дубы на склонах,
солнечные просеки, цепь из шести озер.
Шести или пяти, засомневался он, и тут шорох за спиной повторился, и
уже ясно было слышно, как кто-то бродит там, в лесу, ломая ветки. Он вскочил
и вытащил пугач, опять вспомнив предостережение Иванова и решив им
пренебречь, - с пугачом не так страшно. Шум в лесу приближался, уже было
понятно, что там идет кто-то большой (или что-то, мелькнула мысль), идет, не
скрываясь, и прямо на него.
Вдруг встал один из Аборигенов, повернулся на шум и застыл в позе
бегуна на старте, согнув в локтях руки и выставив вперед ногу. Остальные
Аборигены даже не пошевелились и продолжали сидеть, пристально глядя на
огонь.
"Медведь? - подумал Рудаки. - Хотя какие тут медведи рядом с городом".
Зашуршало сильнее, и из кустов вышла высокая белая лошадь, опустила
голову на длинной шее и шумно выдохнула воздух. Освещенная вспышками пламени
от костров, она выглядела величественно и жутко.
"Nightmare,* - успел подумать он. - Ефремов этот образ использовал,
кажется, в "Лезвии бритвы"".
______________
* Ночной кошмар, дословно: ночная кобылица (англ.).

Вдруг Абориген, стоявший до этого неподвижно в своей стартовой позиции,
в два медленных красивых прыжка очутился рядом с лошадью и таким же
неестественно плавным и красивым движением вскочил ей на спину, лошадь
вскинула голову, развернулась и широкой рысью помчалась по дороге вдоль
озера, неся на себе Аборигена. Вышла луна, и Рудаки долго не мог оторвать
взгляд от странного всадника, который уже обогнул озеро и мчался теперь по
противоположному берегу, освещенный яркой луной. Вскоре он исчез в лесу.
- Ни фига себе! - громко сказал профессор Рудаки и подумал сразу о двух
вещах: вернется ли Абориген к костру и какие красивые и неестественные у
него движения, как в рисованном мультике. Он бы и дальше думал о лошади и об
Аборигене, но заметил, что его костер гаснет, и бросился собирать ветки,
по-прежнему далеко обходя Аборигенов.
Он так был поглощен костром, что не заметил, как позади него опять
зашуршали ветки и раздались шаги. Вскочил один из Аборигенов и закричал
пронзительным фальцетом:
- Гомо!
- Гомо! Гомо! - откликнулись другие Аборигены, опять закричали,
захлопали крыльями утки на озере, и Рудаки испуганно обернулся, встал и
направил на кусты свой пугач.
Из кустов, тяжело опираясь на суковатую дубину, вышел Иванов. Дубина
вкупе с длинным белым плащом, широкополой шляпой и знаменитыми ивановскими
усами придавала ему вид не то благородного разбойника, не то странствующего
барда романтической эпохи.
- Тьфу ты! - Рудаки опустил пугач. - Я думал, опять лошадь, а это ты.
- Это я, - сказал Иванов, снимая рюкзак, - это я, а не лошадь.
- Цыц, мутанты! - он замахнулся дубиной на Аборигенов, и те, как по
команде, тут же замолчали. - Привет, Аврам. Давно сидишь?
- Привет. - Рудаки от радости даже охрип. - Давненько. А что это
гомункулусы тебя так встречают? Гомо-гомо.