"Виктор Александрович Миняйло. Звезды и селедки (К ясным зорям-1) " - читать интересную книгу автора

________________________________________________________________


Ч А С Т Ь  П Е Р В А Я

ТИХАЯ ПРИСТАНЬ

ГЛАВА ПЕРВАЯ, из которой читатель узнает о Иване Ивановиче
Лановенко, его законной супруге Евфросинии Петровне, беженке Ядзе и
о других не менее важных персонажах

Сижу за столом, помешиваю ученическим пером "86" в бузиновых
чернилах, ломаю голову - с чего начать. Моя комнатка-боковушка крошечная,
выбелена густо подсиненной глиной. Деревянная кровать под клетчатым
одеялом, стол, табуретка, которую я сам смастерил, да шаткая этажерка из
лозы и фанеры - вот и вся мебель. А мне уютно. Сверчок под печью выживает
меня из хаты, но никак не выживет. Вкусно пахнет горелым маслом от
черепка, приспособленного под каганец.
В хате спят мои домашние: законная супруга Евфросиния Петровна - на
лежанке, а на лавке - беженка Ядзя, прибилась к нам из Польши, когда начал
в войну наступать германец. Молодица она или дивчина - одному богу ведомо.
А вот Евфросиния Петровна думает, что мне очень хочется об этом дознаться.
И выгнала меня в боковушку, потому что Ядзя спит, роскошно раскинувшись, и
юбчонка ее подтягивается вон ведь куда...
Должен вам сказать, до чего же хороша собой эта Ядзя: косы - как
спелая пшеница, глаза - как незрелые сливы, зеленоватые, с синим отливом,
румяное лицо немного продолговато, а черты его - как у Марии Магдалины, но
не в то время, когда святая была веселой и щедрой девицей, а позже - когда
сподобилась благодати божьей. Служила Ядзя, как говорит она, помощницей
экономки у самого пана ксендза. И такая святость в лице, что и не
скажешь - то ли ей под двадцать, то ли под сорок...
Поначалу меня так и подмывало ущипнуть ее за крутое бедро, но
сдерживала ее благостность, - а ну как, думаю, и вторая рука начнет
усыхать (одну мне немец на войне прострелил). Состояние у Ядзи невелико -
котомочка, а в ней перемена белья да чулки полосатые шерстяные, и подо
всем этим - образ божьей матери.
А Евфросиния Петровна моя, хотя и не святая, но уж очень сурова. До
сих пор не пойму - то ли она при мне, то ли я при ней. Глаза у Евфросинии
Петровны серые, строгие, брови ровные, как стрелы, лоб широкий, а на нем
морщинки частые, как у Николы-угодника. Шея гордая, как у римского
центуриона, указательный палец прямой и длинный. Когда Евфросиния Петровна
помогает им себе в разговоре, то кажется, что спокойно и неумолимо
расстреливает шеренги врагов. Плечи у нее широкие и округлые - казачка, в
талии, даром что пожилая, тонка, а ниже - чисто туз пик. Может, из-за
своей пышности и непреклонности она очень редко зябнет. Только
когда-никогда спокойно так себе скажет: "А иди-ка, Ваня, ко мне, что-то
вроде холодно". Когда же напрашиваюсь я, то лишь буркнет сердито: "Сегодня
я тепло укрылась!"
И поскольку сама она такая морозоустойчивая, то ей и в голову не
придет, что я могу мерзнуть и, упаси господи, чтобы захотелось мне