"Василий Минаков. Фронт до самого неба (Записки морского летчика) " - читать интересную книгу автора

полоской облизанного разливами плеса, под полуметровой ступенькой обрыва
мелкая галька, как чечевица, белый, щекочущий ноги песок. В тени посидеть -
ильмаки с обрыва услужливо наклонили огромные перистые зонты, скрыться от
глаз, чтобы трусики выжать, - надежней курортных кабинок кусты лозняка.
Любимое место всего гарнизона, а также и молодежи соседнего с нами села, что
раскинулось между таежной опушкой и тою же речкой, его огибающей
полукольцом. Скошенный луг с шелковистой отавой, ячменное поле, на глазах
наливающееся желтизной, край тайги в легкой мреющей дымке, сопка Юркина
шапка - удачней не назовешь. Круглая шапка, добротная, меховая, темной елью
поросшая, кедрачом...
Наша непроизвольно составившаяся компания - несколько молодоженов с
зелененькими, не успевшими войти в роль боевыми подругами, стайка беспечных
холостяков - успела уже искупаться кто по два, кто по три раза: долго в реке
не поплаваешь - костолом. Вбежишь, [6] как мальчишка, вздымая фонтанами
брызги, помахаешь "саженками", сколько достанет духу, - и на берег греться,
гоняя в кругу в волейбол. Дело к обеду шло, час самый шумный: всплески воды,
гомон восторженных ребятишек, стук мячей, переборы гитары ли, мандолины, в
душу просящийся голос Шульженко, разом из двух патефонов, наперегонки...
И вдруг все смолкло. Даже и патефоны выключились одновременно, и в
воздухе будто повисли мячи. Затем в уши вторгся гул самолета - мощный,
упругий и неожиданно близкий, словно он, молча, как планер, подкрался и
только над нами взревел. Даже и силуэт показался как будто бы незнакомым.
Условно очерченная, как собирательный образ, машина, с осоавиахимовского
плаката, что поразила воображение в детстве, летела неторопливо, но быстро,
и как бы всматриваясь в застывшие наши фигурки внизу. Споро прошла над
пляжем, обогнула село, повторяя излучину речки, скрылась за сопкой-шапкой,
вернулась и вдоль опушки тайги ушла в сторону нашего аэродрома...
- Красный! - тихо вымолвил кто-то.
- Красный, - отозвалось эхом несколько голосов.
Кружок тут же распался. Каждый заторопился к своим вещам.
Лишь одеваясь, я осознал, что была за машина. Обыкновенный СБ! Только
весь, от хвоста до кабины и от одного конца плоскостей до другого, будто
обтянутый пламенным кумачом. Сигнальный самолет, знак боевой тревоги...
Все одевались, в момент исчезали. Никто никого не ждал, не звал, не
торопил. Тревога есть тревога. После проверки готовности полк будет построен
на летном поле, и командир всех расставит по надлежащим местам. На неделю,
на месяц, на целый отрезок службы, до следующего учения или тревоги, каждую
эскадрилью, звено, экипаж. Кому-то ходить в виноватых, испытывать тяжесть
повышенного внимания и опеки, кому - неприметная, но ощутимая в строгой
регламентации воинской жизни прибавка доверия. Этим и были мы озабочены
прежде всего. Тревоги проводились часто, с вылетом и без вылета, в масштабе
эскадрильи или полка, во взаимодействии с кораблями или без такового. От
пляжа до городка полтора километра, от городка до аэродрома - еще километр.
Правда, потом вспоминали, что слово тревога, за время службы успевшее
стать привычным, как-то буквальней в тот раз прозвучало, вот именно что
тревожней, а может, так показалось потом. Может, и потому, что застала на
пляже, в разгар выходного, хоть слухи о летних маневрах держались третью
неделю; маневры - не полковое учение, соединения могут вводиться
разновременно, исходя из оперативных, из стратегических даже задач.
Необычный способ оповещения? Но вспомнили тут же ведь о приказе, в котором