"Евгений Мин. Другие времена (Житейские истории) " - читать интересную книгу автора

- Есть у нас в редакции мужики-бабы, - громко захохотала Тоня.
Леня вспомнил эстетика Ардашева, но ничего не сказал.
- Довольно! - умоляюще посмотрела на сестру Аделаида Павловна. -
Ешьте!.. Наконец-то приехали, а я думала, никогда...
- Это все Ленька, - перебила ее Тоня. - Сидит у себя в мастерской,
будто сыч. Какую-нибудь табуретку неделю пишет, не оторвешь!
- Неделю? - зорко посмотрел на Леню Лошкарев. - Знаешь, свояк, как
раньше хозяин столяра испытывал? Придет к нему какой-нибудь этакий-сякой и
говорит: "Я - мастер". - "Мастер? - спрашивает хозяин. - А табурет можешь
сделать?" - "Велика хитрость", - отвечает. "Сколько тебе времени
потребуется?" - "Дня, говорит, хватит". - "День? Ну ступай, откедова
пришел!" Меньше чем за три дня мастер табурета не делал. Зато и жил потом
этот табурет век.
Завтракали, разговаривали; больше всех говорил Леша, а Леня молчал.
После завтрака Лошкарев предложил Козыревым:
- Пошли бы прогуляться, а я пока кое-чем займусь.
- Пусть Леня идет один, - сказала Тоня, - а мы с Адой посуду помоем,
поболтаем о наших делах.
Тоне очень хотелось пойти с мужем, но сейчас, она знала, ему нужно
побыть одному. Во дворе Лошкарев сказал Лене:
- Может, желаешь на финках погонять...
- Можно, - сказал Леня.
Лошкарев направился в свой сарай-кладовую, вытащил оттуда финские сани
с блестящими длинными полозьями и гибкими ручками.
- Самоделки? - спросил Козырев.
- А как же, - сказал Лошкарев. - Таких нынче нигде не раздобудешь. На
них с любой горы кати - управишься... Ну, гуляй, - подтолкнул он к Лене
сани.
Ярко светило солнце. С хрустальным звоном падали капли с сосулек.
Дорога была накатана, и сани шли легко. Сначала Леня проехал вдоль улицы
мимо лошкаревского дома, остановился у стеклянного колпака, накрывавшего
знаменитый сарай, постоял, подумал и покатил к озеру.
Озеро, огромное, белое, сверкало мириадами кристаллов. Тугой,
настоянный на хвое воздух пьянил. Ветер обжигал лоб, щеки, подбородок. Леня
все ускорял и ускорял бег, радуясь движению, воздуху, небу. Он был счастлив,
как в далекие годы, когда катался на салазках с мальчишками в Вятке по
Копанской улице. И ощущение этого давнего, навсегда утраченного детства
охватило его. Он летел на санях, выкрикивая столько слов, сколько не
произносил за год.
На середине дороги он устал, остановил сани, повернулся лицом к солнцу,
снял ватник, вязаную шапку, уселся на сани и сидел долго, не думая ни о чем.
Странно, всегда он воспринимал мир только в цвете и красках, недаром друзья
говорили: "козыревский глаз". А сейчас он лишь слушал легкий шорох веток
елей, когда с них падали нашлепки снега, тонкий свист ветра, едва уловимое
потрескивание льдин. Обоняние его, притупленное курением, сделалось острым,
как у зверя. Запах снега, сосен, казалось, даже солнечного луча, стал
доступным ему. Он сидел, слушал, вдыхал мир. Затем он встал, понесся на
санях, теперь уже в другую сторону. Он опять утомился, опять сидел, ни о чем
не думая. Сколько продолжалось так, он не знал и, лишь взглянув на часы, с
досадой подумал: "Пора!"