"Лариса Миллер. Между облаком и ямой (Поэтическая библиотека)" - читать интересную книгу автора

понурого безразличия в них нет никогда.
Другое сочетание несочетаемого: стихи классически просты, их справедливо
назвали аскетичными - но они покажутся несовременными только очень
простодушному снобу. За эти тридцать с лишним лет сменилось множество
поветрий и много раз открывали, что простота - кончилась. Но чистые и
строгие стихи пишутся снова, ничто их не берёт.
Сказала "стихи" и статью назвала "Стихи...", а пишу я не о стихах. Может
быть, это вообще невыполнимо, разве что в крайне поэтичном эссе, или тоже в
стихах, или в музыке. На самом деле я пишу о поэте, о годах и о чудесах.
Сквозь слова Надежды Яковлевны мерцают понятия благородства, верности,
стойкости, мудрости. Стихи эти писал, судя по всему, очень честный, суровый
к себе и свободный человек (конечно, не "свободой прихотей"). Казалось бы,
нам, людям, достаточно, чтобы нас щадили и жалели, но к автору этих стихов
испытываешь странные чувства - уважение, а может - и почтение.
Ошибаюсь я или нет, но мне кажется, что человек этот, ко всему прочему -
взрослый. Конечно, не в обычном, мирском смысле слова - тогда он не увидел
бы ни окна, ни снежинки, и не знал бы о себе исключительно важного: "Не
вмещаю, Господи, не вмещаю, Ты мне столько даришь, а я нищаю." Но другой,
высокий смысл слова "взрослый" проглядывает даже в этих строках. Лариса
Миллер сумела выразить поистине библейскую радость, рассказывая как
сотворены стихи: "Когда Господь на дело рук/ Своих взглянул, и в нём
запело/ вдруг что-то, будто бы задело/ струну в душе, запело вдруг" ... "и
с той поры/ трепещет рифма, точно пламя,/ рождённое двумя словами/ в разгар
Божественной игры". Псалмопевец Давид, Тереза Авильская, Честертон,
Мандельштам - дети в позе блудного сына - знали такую радость; однако, мне
кажется, что Лариса Миллер знает это - сердцем, а не надеждой - значительно
реже поэта-царя. Григорий Соломонович Померанц, в котором много детского,
назвал её стихи "поэзией горькой правды". Да и всякий ощутит, что она
отделена от блаженства какой-то прозрачной стеной, сквозь которою и просит
о радости. Тем поразительней и трогательней, что требований и жалоб нет,
есть печаль, а иногда - усталость, вещи куда более достойные. Да, вот ещё
слово - достоинство. Может быть, самые жалкие жалобы, самая простая
слабость, тем более - ничтожность (в прямом смысле) убавили бы достоинства,
но помогли бы жить. Однако, тут мы выходим за пределы стихов, к прямой
проповеди, которая сейчас так опошлена, что делать этого не стоит. Лариса
Миллер пишет: "На тьму лирических словес наложим вето". Насколько же больше
нужно такое вето для "духовных рассуждений"! Хотя, в чём искренне каюсь, я
его здесь нарушила.
Если же вернуться просто к чудесам, то стойкий и трогательный,
удивительно здоровый душой и очень хрупкий человек находит слова, в которых
совсем уж слились боль и надежда: "Всё разрешиться чистым ЛЯ, всё
разрешится. Ложатся под ноги поля - полынь, душица. Садится бабочка на
грудь и гнётся стебель. Всё разрешиться где-нибудь - не здесь, так в небе.
Не здесь, так в чистых небесах. Не вечно бремя. Коль ты сегодня при часах,
скажи мне время. - Хочу узнать, когда в краю, где столько лиха, бывает
тихо, как в раю. Тепло и тихо".
Вот - сборник, новое окно из суеты на "луговину ту, где время не бежит".
Читая эти стихи, я вспоминала, страдала, благодарила, а потом и скорбь, и
строгость, и даже отчаяние недавних стихов исчезли куда-то, остались травы,
тишина и рай.