"Уолтер Миллер. Гимн Лейбовичу" - читать интересную книгу автора

Послушник отыскал похожий на мел кусок камня. Было маловероятно, чтобы
путник знал грамоту, но брат Франциск решил все же попытаться. Так как
грубый человеческий язык не имел ни алфавита, ни орфографии, то он написал
мелом на большом плоском камне на латыни: "Покаяние, уединение и молчание",
а затем написал то же на древнеанглийском, надеясь, несмотря на
неосознанную тоску по человеческому голосу, что старик все поймет и оставит
его в одиноком великопостном бдении.
Пилигрим взглянул на надпись и криво усмехнулся. Его смех походил
скорее на блеяние.
-Хм-хм-м! Ты бы написал это еще задом наперед, - сказал он. Даже если
он и понял написанное, то не снизошел до того, чтобы показать это.
Он отложил в сторону посох, снова сел на камень и, подняв с песка хлеб
и сыр, начал тщательно очищать их. Франциск облизнулся от голода, но
отвернулся. Он ничего не ел, кроме мякоти кактуса и горсти сушеного зерна с
первой великопостной среды - правила поста и воздержания были весьма строги
для призванных к бдению.
Заметив его томление, пилигрим преломил хлеб и сыр, и протянул брату
Франциску.
Несмотря на довольно сухое тело, что было вызвано скудным потреблением
воды, послушник почувствовал, как рот его наполнился слюной. Он не мог
отвести глаз от руки, протягивающей пищу. Вселенная сжалась: в ее
геометрическом центре плавали засохшие кусочки черного хлеба и сыра.
Дьявол, управляющий мускулами его левой ноги, продвинул эту ногу на полшага
вперед. Затем дьявол завладел и правой ногой, заставив ее встать впереди
левой. Воздействуя каким-то образом на правую грудную мышцу и бицепс
Франциска, он вынудил его протянуть вперед руку, пока она не коснулась руки
пилигрима. Его пальцы ощутили пищу; ему показалось, что он даже попробовал
ее. Нервная дрожь потрясла его голодное тело. Он закрыл глаза и увидел
настоятеля аббатства, сердито смотрящего на него и размахивающего пастушьим
кнутом. Всегда, когда послушник пытался представить себе святую троицу,
лицо бога-отца путалось у него с лицом настоятеля, которое неизменно
казалось Франциску очень сердитым. Позади аббата бушевал костер, а из
самого центра пламени святой мученик Лейбович в предсмертной агонии
пристально смотрел на своего постящегося подопечного, застигнутого в тот
момент, когда он почти схватил сыр.
Послушник снова вздрогнул.
- Apage, satanas! [Изыди, сатана! (лат.)] - прошипел он, отпрыгнув
назад и выронив пищу. Неожиданно он окропил старика святой водой из
крошечного пузырька, хранимого в рукаве рясы. В какой-то момент в его
ослепленном солнцем сознании пилигрим предстал в виде самого архидиавола.
Это неожиданное нападение на силы тьмы и искушения не дало никаких
сверхъестественных результатов, но естественные оказались ex opere operato
[более чем убедительными (лат.)].
Пилигриму-Вельзевулу не удалось превратиться в серный дым, но он издал
клокочущий горловой звук, метнулся быстрой тенью и напал на Франциска с
леденящим душу воплем. Спасаясь от острого конца посоха, послушник
споткнулся о собственную рясу и избежал ранения только потому, что пилигрим
забыл о своих сандалиях, и его атака превратилась в серию диких прыжков.
Казалось, он только сейчас обнаружил обжигающие камни под босыми подошвами.
Старик остановился и повернул назад. Когда брат Франциск мельком оглянулся,