"Генри Миллер. Время убийц" - читать интересную книгу автора

действительно есть и неизвестный Лоуренс, и неизвестный Рембо. Споров вокруг
этих фигур не было бы, если б им удалось осуществиться полностью. В этой
связи любопытно отметить, что именно тех, кого более прочих занимает задача
раскрыть самое сокровенное - и самораскрыться, - окутывает густейший ореол
тайны. Такое впечатление, будто эти люди с самого рождения изо всех сил
стараются обнажить все самое потаенное в своей натуре. В том, что их гложет
тайна, едва ли можно сомневаться. Не требуется знание оккультизма, чтобы
почувствовать разницу между их терзаниями - и трудностями других выдающихся
людей. Эти личности тесно связаны с духом времени, с теми глубинными
противоречиями, которые свойственны веку и которые создают его характерные
особенности и общую атмосферу Они всегда внутренне явно раздвоены, и не без
причины, ибо они воплощают в себе одновременно и старое и новое. Именно
поэтому требуется больше времени и большая беспристрастность для того, чтобы
понять и оценить их, нежели самых прославленных их современников. Эти люди
уходят корнями в то самое будущее, которое так глубоко тревожит нас. Им
присущи два жизненных ритма, два лица, которые требуют двух различных
толкований. Эти лица, эти ритмы постоянно переходят, перетекают друг в
друга, составляя единое целое. Мудрость этих противоречивых душ недоступна
нам, не постигающим их; язык их кажется нам загадочным, а то и вовсе
бессмысленным и глупым.
В одном из стихотворений Рембо упоминает эту точащую его тайну, о
которой я уже говорил:

Hydre intime, sans gueules,
Qui mine et desole.
[Внутренняя гидра который уж год
Меня день и ночь беспощадно грызет, (фр.)]

Эта мука отравляла ему жизнь и в зените и в надире его существования. В
нем были сильны и солнце и луна, причем оба помрачены. ("Toute lune est
atroce et tout soleil amer" [Жестока каждая луна, и солнце каждое уныло
(фр.).].) Ржа точила самую его сердцевину; она расползалась, словно рак,
поразивший его колено. Жизнь Рембо-поэта, пришедшаяся на лунную фазу его
развития, обнаруживает то же свойство помраченности, что и более поздняя
часть его жизни искателя приключений и человека действия, представлявшая
собой солнечную фазу. В молодости он едва не сошел с ума, а потом, на
смертном одре, он снова избег этой участи, покинув наш мир. Если бы не
ранняя смерть, единственно возможным выходом для него была бы жизнь
созерцательная, в мистическом слиянии с высшими силами. Я убежден, что все
его тридцать семь лет были подготовкой именно к такому повороту.
Почему я решаюсь рассуждать об этой неосуществленной части его жизни с
такой уверенностью? Потому опять же, что вижу сходство с моей собственной
жизнью, с моим собственным развитием. Умри я в возрасте Рембо, что было бы
известно о моих целях, о моих усилиях? Ничего. Меня бы сочли отъявленным
неудачником. Лишь на сорок третьем году я дождался выхода моей первой книги.
Это было решающее событие в моей жизни, во всех отношениях сопоставимое с
изданием "Saison". Когда книга появилась, для меня кончился долгий период
горести и безнадежности. Это была, можно сказать, моя "негритянская книга" -
слово крайнего отчаяния, бунта и проклятия. Одновременно это и пророческая
книга, и целительная, причем не только для моих читателей, но и для меня.