"Генри Миллер. Нью-Йорк и обратно (джазовая легенда) " - читать интересную книгу автора

философ, хочу, чтоб вы уяснили. Он в том смысле философ, что постоянно
философствует. Есть и еще одно произведение, которым я наслаждаюсь между
названными двумя, мое собственное. Чувствую, все мы говорим одно и то же:
Америка - большая куча дерьма. Граф, тот уже видит ростки пробивающихся роз.
Вы - только асфальт дорог! А я ничего не вижу, во всяком случае, вдали.
Прошу помнить, где я сейчас нахожусь. Океан проникает прямо в мысли, от него
невозможно избавиться. Его чересчур много, а воды и неба недостаточно. Вот
почему матросы всегда подшофе. С утра и до ночи. Круглые сутки напролет. От
избытка океана. Вуаля! А я-то хотел заняться на борту новой книгой. Как бы
не так! Чтобы написать хоть строчку на борту корабля, нужно быть еще более
одиноким и более обширным, чем сам океан.
Что меня особенно изумило в вашей "Повести", это слова о Ван Гоге.
"Когда Ван Гог осознал свет, то слепо начал сражаться, чтобы рисовать его и
жить им. Но, разумеется, умер. Песком нельзя питаться - а мир не позволит
съесть себя". Почти таким же языком я писал о Лоренсе[Лоренс Даррелл,
английский писатель, друг Генри Миллера и Анаис Нин.]. Знаете, эти
рассуждения о том, кто что ест... Не думаю, чтобы в наши дни кто-нибудь
понимал их. Во всяком случае, меня впечатлило еще кое-что: фрагменты у вас
всегда больше целого. Ваша проза состоит из законченных поэм, а поэзия
кажется отрывочной. Зато вы прекрасно выражаете чистое, незапятнанное
стремление, отрыв от земли: вот взгляд спокойно фокусируется, и мы, ничего
не зная, семимильными шагами дерзновенно рвемся в новые измерения, за каждым
из которых - новый мир и вечная угроза совершенного успеха! Похоже, вы
проникли в самую природу скелета, изведали структуральную гармонию
противоречивого мира. Вы все время пишете о мясе, белой кромке мира, что
никогда не усваивается до конца, вызывая отрыжку, дремоту и метеоризм. Не
помню точно, на какой странице, но где-то там, в книге, речь об этом шла. Вы
говорите диаметрально неверные вещи, и я отлично понимаю это, ибо всякий раз
вы начинаете с белого листа и углубляетесь в самую суть. Ваши строчки
упираются в тупик, словно пуля, которая прошивает мозг, но плющится о
затылочную кость. Слова прожигают сознание, происходит взрыв, раздается
глухой хлопок - и остановка. Праздничные фейерверки утомляют глаз, Версаль,
где плещутся фонтаны и воркуют голубки, навевает скуку, но ваши книги не
таковы. Кажется, вы ухватили сущность традиций благодаря изучению
причудливых разломов. Энзимы вырываются на свободу, очищая поле для
разложения.
Конец письма Доку Вильямсу.

Особенность плавания на голландских судах в том, что на борту
обязательно окажется лунатик. А сумасшедший голландец - это тебе не простой
сумасшедший. У "нашего" психа настолько съехала крыша, что на днях он
наставил синяков самому Консулу и теперь путешествует в особом трюме для
арестованных. Примерно каждый час парень шлет капитану записки: "Сегодня
утром мой завтрак был доставлен с опозданием... Требую сигару... " И т. д. и
т. п. Глядя в маленький, зарешеченный иллюминатор, лунатик читает сводки
погоды. Он курит дорогие сигары за счет правительства. И постоянно
улыбается - отчасти из-за своего происхождения, отчасти потому что безумен.
На борту полно несумасшедших голландцев, и они тоже все время скалятся. А
чего им еще делать? Плотины прочны, тюльпаны посажены. Ergo[Итак,
следовательно (лат.).], улыбайся! И не забудь, когда садишься завтракать,