"Генри Миллер. Нью-Йорк и обратно (джазовая легенда) " - читать интересную книгу автора

спасательный круг. Киньте лучше чего-нибудь пожевать! И капните соуса.
Представьте себе, даже гений любит жаркое с подливкой. Не надо
вустерширского соуса или там йоркширского пудинга - можно просто ложку
черной, чуть кисловатой подливки; впрочем, если завалялись лишние
Kartoffelklosse - картофельные клецки, - положите их тоже. (Надеюсь, хоть на
сей раз я написал слово "клецки" правильно? Насчет точек над буквами не
волнуйся, они придут позже, а теперь - время перекусить.)

"Мэйсон Жерар" - ресторан в стиле Старого Света, расположенный на
Тридцать Третьей улице напротив почты. Внутри он смахивает на сумасшедший
дом, только mignon[славный, очень милый (фр.).]. Все lyimignon, вплоть до
плевательниц. На каждую мелочь кто-то поплевал и вытер поверхность грязной
тряпицей. За зданием растет старосветский сад, оснащенный качелями,
гамаками, столиками для пинг-понга, креслами-качалками, моррисовыми
креслами[мягкие кресла с прорезными подлокотниками и регулируемой спинкой
(Англия, вторая пол. XIX в).] и прочей рухлядью, какую хозяин умудрился
впихнуть сюда. Ужасающая безвкусица, однако до умиления mignon. Мосье Жерар
лично показал мне заведение - на тот случай, если я еще когда-нибудь
наведаюсь в Америку и буду искать подходящий пансион.
Как я уже упоминал, "Мэйсон Жерар" обладает теплой, уютной
притягательностью настоящей психушки. Блюдечки позаимствованы из бистро на
Менильмонтан, прошлогодние зонтики, швейная машинка Зингера, фортепиано
модели тысяча девятьсот третьего года, подушечки для кошек и все в таком
духе. Еда тоже сумасшедшая - еще более сумасшедшая, чем туалет, который
недавно подновили. Подходящее местечко, чтобы зайти холодным зимним днем,
присесть и почитать "Voyage au Bout de la Nuit" [Путешествие на край Ночи
(фр.).]. Мадам Жерар, супруга владельца, как две капли воды похожа на мадам
Бонэ из "Мэйсон Бонэ", Тридцать Третья улица, та же широта и долгота. В
смысле, обе калеки и ходят вразвалку, обе своекорыстны и остры на язык, обе
обладают той притворно-обаятельной улыбкой, которая пристала бы ключнице,
отлично знающей что почем, и которая мгновенно сползает с лица, как только
закрывается рот. Будто выключателем щелкнули. Эта улыбка - воплощение
французской торговли, и мне она нравится.
Прогуливаясь после обеда по Восьмой авеню, я вдруг припомнил
впечатление, полученное в тот день, когда я стоял на крыше
Эмпайр-Стейт-Билдинг. Эта часть города похожа на чуть поношенные декорации
"Метрополиса": игрушечные блоки, соединенные меж собой, миллионы и миллионы
одинаковых окон, и лишь забравшись на небоскреб, начинаешь видеть, как из
перегноя зданий вырастает фантастический мир, собранный из гигантского
детского конструктора. Глядя на закоптелые постройки красного кирпича,
воображаешь Нью-Йорк островом, над которым пронеслись бесчисленные стаи
грязных мигрирующих птиц. Сам город, кажется, вымазан их пометом. У любого
старого здания непременно есть портик и коринфские колонны. Католические
храмы, вроде костела святого Антония, напоминают собственные жалкие останки
с плакальщиками, что маршируют по ступеням к алтарю. Синагоги как одна
смахивают на турецкие бани; обычно это заброшенные лютеранские церкви с
витражами на окнах. Много я погулял вокруг рыбных базаров, покойницких и
домов для умалишенных. Люблю прибрежные лечебницы с их солнечными террасами
на железных подмостках, похожими на грезы Мантеньи. Вся разница в том, что
здесь грезы огнеупорные.