"Олег Микулов. Тропа длиною в жизнь " - читать интересную книгу автора

- Эй, ты, вой потише! Из-за тебя я и саму себя не слышу!
Он, почти уснувший, вздрагивает от визгливого голоса. Койра! Главная
жена отца. Ненавистная...
Материнское лицо склоняется совсем низко, но пение продолжается. Не
пение - почти шепот, обволакивает его, возвращает в сон...

На небесный луг вдвоем
Мы с тобой тогда уйдем...

Свернувшись лисенком, он спит, он уже там, среди звездных следков
пробирается к небесной тропе, ведущей в Верхний Мир. Он спит. Он не слышит,
не хочет слышать...
(Отцовский голос, вернулся, причитания стервы, голос матери, робкий,
оправдывающийся, и...)
Он вскрикивает во сне, - и к нему прижимается мокрое от слез
материнское лицо: - Т-ш-ш-ш! Все хорошо, спи, спи...
(Но как звали того мальчика? Какое было у него детское имя?)

2

- Эй ты, Недоносок! Что ты там крутишься? Иди сюда!
Крепыш. Его всегдашний обидчик, - даром что племянник, хоть и
ровесник... Нет, он не прятался от Крепыша у больших очагов. Собравшиеся
здесь охотники снова говорили о своих взрослых делах, и так увлеклись, что
не заметили малыша, подобравшегося совсем близко, так, что можно было бы
всласть послушать... Но теперь, конечно, все пропало. Ничего не поделаешь,
надо идти к тем... Он подбирает палку, долженствующую изображать копье, и
плетется на край стойбища, где его поджидает ватага мучителей.
Он - олень, тщетно пытающийся спастись от охотников, бегущий с
пригорка на пригорок, то сквозь кустарник - и по глазам хлещут ветки, то
через редколесье - и копыто рано или поздно спотыкается о корень; или он -
кабан, или даже мамонт... Конец один: удары палок-копий сыплются на
поверженное тело, в бока врезаются босые пятки пляшущих и орущих
победителей. Чувствительнее всех, конечно, удары Крепыша.
Нет, он вовсе не был таким уж злым, этот ужасный Крепыш, он, пожалуй,
даже любил свою жертву - по-своему. Кончится охота - вздернет дичь с земли,
дружеский тумак отвесит или просто стиснет так, что кости хрустнут, и
спросит с ухмылкой: "Ну что, Сын Серой Суки! Понял, каково оленю? А теперь
- купаться!"
Однажды (помнится, они собирали улиток... или просто на берегу
сидели?) он спросил: - Слушай, Крепыш! А почему это я все время дичь? Тот
не обозлился даже, удивился: - Ха! Охотник-то ты никакой, а вот дичь - хоть
куда! - и расхохотался во всю глотку. Следом захихикал Лизун (второй
племянничек! Хуже первого), а там и все остальные.
...Но это была правда. Действительно, как охотник он вызывал еще
большие насмешки: копье его било мимо загнанной дичи, куда-то в землю; он
прыгал и орал, но не пинал лежавшую тушу. А вообще-то...
(Неудивительно, что он не может вспомнить свое детское имя. Других
тоже вспоминает только по кличкам. Дети Тигрольва, даже взрослые, и друг
друга-то предпочитали именовать по прозвищам: считалось, что имя может