"Сергей Михеенков. Пречистое Поле " - читать интересную книгу автора

- Всю жизнь... А велика ли ваша жизнь? Он, Григорий-то, во-он еще когда
на войну ушел. Откуда ж вам знать его? - старуха вздохнула, подобрала под
груди беспокойные руки, покачала головой. - Все они тогда на войну пошли. А
вы что... Вы ж, девки, во-он уже когда родились, вас уже после войны бабы в
пеленки нашвыряли.
- Баб Шур, ну что ты такое плетешь? Она ж, бабка Павла, с войны вдова.
И муж ее, я не знаю, как его звали...
- Григорий, - подсказала старуха.
- Ну, Григорий. Но он погиб. На прошлой неделе Степан Петрович посылал
меня еще всех вдов солдатских переписывать. Я и к бабке Павле заходила. Она
сама сказала....
- И правда, погибший он у нее, - подтвердила старухину неправоту другая
из молодых. - На обелиске вон имя его значится. А этот же, который пришел,
молодой совсем. Похож, может, баб Шур? В форме, в пилотке Вот и обозналась?
- Да то" то и оно-то, что вы на все поглядели, да всего-то и не
увидали. Форма у него какая? А, во... Форма-то нынче
у солдат другая. Я хоть и старая, а знаю. А этот - в ботинках, в
обмотках.
- Ой, ну хватит вам языками молоть. Вот как возьмутся за что... А ты,
баб Шур, хоть бы думала, что говоришь, - молодой голос был громким,
неуместно громким, и, наверное, оттого на говорившую тут же зашикали,
остепенили.
Кто-то вздохнул, и тут же завздыхали; заохали остальные. А молодка,
минуту назад громко возражавшая бабке Шуре, недоверчиво и с некоторой даже,
обидой взглянула на старуху, подняла с земли ведро, в котором, шурша, еще
оседала теплая молочная пена, и сказала тем же громким голосом:
- Ой, и наслушаешься тут с вами. Может, тут где поблизости учения
проходят, вот и отстал солдат. А мы уже - Григорий какой-то к бабке Павле
вернулся. Охохонюшки-и! И чего только не наплетут люди! Вот так и нам с
Васей запрошлым летом так-то вот тоже чужой грех приклепали - будто сено
колхозное мы с заливного луга увезли. А все вот так: сама не видала, а
другому передала, а та уж по-своему переврала, - и зевнула, прикрыв ладонью
рот, и пошла к дому.
- То-то ж все так: пришел ввечеру, а вышел поутру - скажут, что
ночевал, - укололи ее вслед.
Погодя другие тоже стали расходиться.
И только три старухи долго молча стояли поодаль на краю выгона и
смотрели в сомкнувшуюся темноту, откуда, еще минуту назад ее видать было,
приходила в Пречистое Поле белая, как выгоревшая солдатская пилотка, дорога,
так обманувшая их однажды в год всеобщего возвращения. А потом одна,
упрекнув молодых, сказал:
- Что и говорить, нынче народ хуже прошлогоднего. Куда хуже!
А другая пожамкала сухими, как осенние листья, губами, прокашлялась с
трудом, и уж и на это, видать, сил не хватало, сказала:
- И не говори, подруг. Они ж теперича все нас, стариков, хают. И хают,
и хают. А посмотрели б они, как мы после войны в плуги да в бороны
впрягались, да с утра до ночи... всюе, бывало, ж, упрежку... - и плечи
посотрешь, и жилушки все повытянешь. Теперича про это и не вспоминают. Будто
и не было. Будто сразу на тракторах поехали.
- Потому и не вспоминают, что хлебушек тот давно съеден. Я вот всю