"Олег Николаевич Михайлов. Генерал Ермолов [И]" - читать интересную книгу автора

своих подкрепления, артиллерию и снаряды, все усилия их преодолеть наше
мужество и постоянство в продолжение одиннадцати с половиною месяцев
оставались тщетными - событие, беспримерное в военных летописях: чтобы
город, наскоро укрепленный в виду неприятеля, мог держаться столь долгое
время против врага, коего осадные средства превосходили все принимавшиеся
данные в соображение расчеты в подобных случаях..."
- Теперь все ясно! - твердо сказал старик, сгибая огромной кистью
медную рукоять увеличительного стекла. - Но продолжай.
- "Храбрые товарищи, грустно и тяжело оставить врагам Севастополь, но
вспомните, какую жертву мы принесли на алтарь Отечества в 1812 году:
Москва стоит Севастополя!
Мы ее оставили после бессмертной битвы под Бородином.
Тристасорокадевятидневная оборона Севастополя превосходит Бородино! Ноне
Москва, а груда каменьев и пепла досталась неприятелю в роковой 1812 год.
Так точно и не Севастополь оставили мы нашим врагам, а одни пылающие
развалины города, собственною нашею рукою зажженного, удержав за нами
честь обороны, которую и дети, и внучата наши с гордостью передадут
отдаленному потомству..."
- Севастополь сдан! - в отчаянии перебил офицера старик.
Он поднялся во весь гигантский рост, силясь сказать еще что-то, но
покачнулся и начал медленно сползать на медвежью шкуру, цепляясь руками за
поверхность стола.
С грохотом обрушились на пол оба шандала, упали латинская книжица,
увеличительное стекло, табакерка, пасьянсные карты.
Ксенофонт, гвардейский капитан и сбежавшаяся немногочисленная челядь из
отставных и увечных солдат с трудом перетащили на низкий диван хозяина: у
него отнялись ноги.
Некоторое время старик пребывал как бы в забытьи. Но вот он приподнял
массивную голову с шалашом седых волос и ослабевшим, но внятным голосом
приказал:
- Мундир мне!
Ксенофонт скоро воротился, неся генеральский мундир с эполетами,
украшенными золотым позументом и бахромой. Единственный белый крестик
Георгия 4-го класса - любимый орден - был прикреплен к темно-зеленому
сукну.
- Господь-вседержитель, верни России ее былую силу... - шептал старик,
беззвучно плача и целуя орден, внутренним, уже другим зрением видя перед
собой картины славного боевого прошлого.
В эти краткие мгновения страдания и скорби вся его едва не
восьмидесятилетняя жизнь протекла перед ним - от самых ранних,
младенческих картин, от воспоминания о нарисованной на печи в родительском
доме римской богини плодородия Цереры, от впечатлений действительной
военной службы на четырнадцатом году от роду и до бессмертного Бородина,
до отбития у французов в жестоком штыковом бою Курганной высоты и батареи
Раевского, до сражений под Малоярославцем и Красным, до заграничных
походов 1813 - 1814 годов и десятилетнего правления на беспокойном Кавказе.
В глазах современников он казался могучим обломком отошедшей в небытие
эпохи. Уже не было в живых никого пз его сверстников - героев 1812 года.
Уже ушли из жизни те, великие, кто видел в нем кумира и воспел его. Те, из
чьих стихов о нем можно было бы составить целую антологию.