"Дмитрий Алексеевич Мищенко. Синеокая Тиверь (Исторический роман) " - читать интересную книгу автора

их.
Тогда старшие прасины, те, чьим умом и совестью держалась их партия и
подвластные ей димы, воспользовались праздничными ристалищами на ипподроме
и вызвали присутствующего на празднике Юстиниана на разговор. Не выбирали
в гневе слов и не церемонились с Божественным, высказали ему все, что
хотели, а добились немногого: возмущенный обвинением в потакании венетам,
Юстиниан приказал провести в Византии аресты среди тех, кто будет вызывать
беспорядки, не обращая внимания на принадлежность к партии. Когда же среди
арестованных оказались и прасины, и венеты, снова, не колеблясь, подписал
вердикт о смертной казни преступников.
Случилось так, что один из прасинов и один из венетов во время
публичного исполнения приговора над ними на центральной площади
Константинополя сорвались с петель один раз, второй раз... Это
происшествие пробудило находящийся до сих пор в оцепенении народ. Люди
бросились к месту казни и взяли осужденных под свою защиту. Кто-то из
монахов, не мешкая, крикнул: "Этих - в церковь!" И выставленная епархом
охрана ничего не могла уже поделать. Ее смяли, оттеснили, наконец, встали
стеной. Монахи воспользовались учиненным беспорядком, посадили
приговоренных в лодию и повезли через пролив к храму, который пользовался
правом неприкосновенности. И венеты, и прасины надеялись на помилование:
существует древний обычай - быть милосердным к тем, кого Провидение
избавляет от петли. С этой надеждой обе партии шли на следующий день на
ипподром, с этой просьбой обратились перед началом ристалища к василевсу.
Но василевс остался непоколебим. Правда, он не сказал: "Не помилую", но не
сказал и "Согласен, уступаю". Но этого оказалось достаточно, чтобы димы
обеих партий забыли о давней вражде и двинулись на Августион.
Тут и случилось то, о чем никто не думал и не гадал: димов поддержал
весь Константинополь, и в первую очередь охлос - самый многочисленный
константинопольский люд, у которого, кроме рабочих рук, ничего не было.
Поддержали их и оскорбленные Юстинианом аристократы. На штурм Августиона
они, понятно, не пошли, однако дали в руки охлосу имеющееся в их арсеналах
оружие. А его оказалось достаточно, чтобы власть императора повисла на
волоске.
Почувствовав в своих руках оружие, а с оружием - силу, повстанцы
словно осатанели. Забыли про закон, не обращали внимания на большой
праздник и торжества.
Их встретили мечами опытные воины, против них бросили всю, что была в
Августионе и вблизи него, гвардию Коллоподия, а они, не обращая внимания
на понесенные жертвы, словно безумные, лезли на мечи и щиты, прокладывали
дорогу ко дворцу и угрожали уничтожением священного до недавнего времени
императора. Сгорела в огне мстителей не только заселенная сенатской
аристократией улица Месе, пала под натиском восставших резиденция
префекта - преторий, за преторием - тюрьма и сенат, охватило огнем красу и
гордость православия - Святую Софию, дошла очередь и до медных ворот
Августиона.
Лютовала накопленная веками ненависть, а она не знает пощады. Величие
или красота, земное или божественное перед нею - ничто. Была потребность и
была возможность, накопленная веками, отомстить за давно и безвинно
причиненные обиды. А когда разгорается пламя мести, кому какое дело до
величия красоты? Жги и бей, бей и жги, тем более что восставшие знали: