"Израиль Моисеевич Меттер. Мухтар (Повесть)" - читать интересную книгу автора

житейские движения: то, как он вынимал из кармана папиросы, гребенку,
носовой платок, как вытирал пот со лба, как садился и вставал.
Если Глазычев чувствовал утомление, то немедленно утомлялся и Мухтар.
Язык его тотчас же вываливался на сторону, шумно дыша, он поглядывал на
проводника, тактично давая ему понять, что устал, собственно, не Глазычев,
а лично он, Мухтар, и совершенно нет ничего страшного в том, что они
сейчас немножко отдохнут. Когда же работа требовала от них обоих
непрерывных и долгих усилий, Мухтар никогда не позволял себе первым
показать, что силы его на исходе. Он готов был, как и Глазычев, десять раз
начинать поиски сначала, чувствуя себя виноватым и глубоко несчастным,
если они не увенчивались удачей.
Неутомимость его удивляла даже крепкого на ходьбу Глазычева.
- А ты, брат, железный, - говорил ему иногда проводник.
Хвостом, глазами, ушами, всем своим телом Мухтар отвечал:
- Ничего не поделаешь - служба!
Хвост у Мухтара вообще был необыкновенно выразительный; такие простые
чувства, как умиление, радость, злость в счет не идут. С хвостом Мухтара
дело обстояло сложнее. Бывало, что Глазычев, идя за своей собакой, начинал
вдруг придирчиво посматривать на ее хвост. Казалось бы, все было в
порядке, все шло нормально: Мухтар старательно бежит по следу, рыская
носом над самой землей. Но проводнику постепенно становился подозрителен
Мухтаров хвост. Что-то в нем было лживое и унылое. Глазычев командовал:
- Рядом, Мухтар!
Собака тотчас же подбегала к нему.
Проводник строго спрашивал ее:
- Ты зачем халтуришь? Думаешь, я не вижу? А ну, не липачить, Мухтар!
След!
И, нервно покрутившись на том месте, откуда позвал его проводник,
Мухтар сперва возвращался немного назад, а затем сворачивал со своего
прежнего пути и шел в другом направлении.
Что поделаешь, он действительно слегка схалтурил. Задумался при
исполнении служебных обязанностей. Собакам ведь тоже есть о чем
подумать...
По-прежнему худо складывались у Мухтара отношения с начальством.
Никого он не хотел признавать, кроме Глазычева, да еще, пожалуй, поварихи
собачьей кухни Антоновны.
Никакой фамильярности он не позволял и ей, но заносить в его клетку
кастрюлю с едой и ставить ее на пол Антоновне милостиво разрешалось.
Убирать же пустую кастрюлю из клетки имел право только сам Глазычев.
Поэтому, когда проводник как-то дней на семь забюллетенил, Мухтар еду от
Антоновны принимал, вылизывал все до дна, но кастрюли тотчас же сам
прибирал за собой, снося их в дальний угол клетки. Они лежали там горкой,
семь кастрюль, покуда не вернулся Глазычев: это было его, проводницкое,
имущество - так считал Мухтар, - и он сдал ему все сполна, как говорится,
с рук на руки.
Других работников питомника Мухтар равнодушно терпел. Он знал их в
лицо и по запаху, однако они были для него чужими людьми, способными в
любую минуту сотворить пакость.
Некоторое исключение составлял еще ветврач Зырянов. Заходить к нему в
амбулаторию вместе с Глазычевым Мухтару нравилось.