"Робер Мерль. За стеклом (роман)" - читать интересную книгу автора

Законодатели моды в общаге не брились, не мылись, надевали грязные свитера
прямо на голое тело. Опрятные ребята вроде Менестреля были чуть ли не на
подозрении, как носители буржуазного и контрреволюционного духа. Забавно,
что такие простые вещи, как вода и мыло, возводятся в ранг жизненной
философии.
Менестрель брился не без некоторого чувства неловкости, поскольку
сознавал, что тяжкий груз наследственности (тщательно скрываемой от
товарищей) едва ли не лишает его прав на широту взглядов: мать Менестреля
обитала в департаменте Тарн, в очень красивом замке эпохи Возрождения и
подписывала свои письма Жюли де Бельмон-Менестрель, как бы напоминая, что
Менестрель она звалась при жизни мужа-плебея только в силу некоего
несчастного случая. Вот зануда. Свой Бельмон она зато именовала не иначе,
как "этот большой сарай", подразумевая тем самым, что слово "замок"
употребляют только мещане. Тоже снобизм, да еще самого худшего сорта,
замаскированный, прикидывающийся своей противоположностью. Менестрель со
злостью поболтал бритвой в теплой воде (в этот час до его этажа горячая вода
еще на доходила), я, во всяком случае, живу на стипендию и на то, что
удается подработать в ожидании, пока мне ее выплатят, - никаких подарков от
госпожи матушки; я лично ношу фамилию Менестрель. И пусть она катится куда
подальше со всеми своими предками.
Чайник запел. Менестрель мог бы позавтракать в ресте, открытом с семи
тридцати, но рест слишком далеко. Обуваться, чапать по грязи, потом тащиться
обратно, мерзнуть, терять время. Куда приятней сидеть за своим столом, лицом
к широкому окну, еще затянутому угольно-серыми шторами, которые отделяют от
холода, жидкой глины стройки, бидонвилей, тусклого рассвета.
От чашки с чаем шел пар, Менестрель разрезал батон вдоль, рот его
наполнился слюной. Есть - это, в сущности, одерживать победу: на пищу
бросаешься, ее берешь силой, поглощаешь. Жевать было весело. С каждым
глотком он ощущал прилив мужественности, мощи: победитель, солдат,
огрубевший в сражениях, римский центурион, которому отдан на поток и
разграбление завоеванный город. Менестрель шел по улицам Коринфа, обнажив
короткий меч, ширя грудь под латами, радуясь солнцу и победе; одним ударом
ноги он вышибал дверь, - перед ним стояла девственница! Она не убегала,
нет, она стояла перед ним, она обнажала грудь и восклицала по-гречески с
неописуемой улыбкой: "Рази, центурион!" У нее были великолепные груди,
круглые, твердые, как у девушки на баррикаде с полотна Делакруа. Я бросаю
меч, хватаю ее в объятия, прижимаю к своим латам, она сопротивляется.
Картина вдруг замутилась, поблекла, расплылась. Менестрель колебался. В
принципе, учитывая обстоятельства, само собой напрашивалось насилие, но,
поскольку Менестрелю пока не доводилось спать с женщиной, он побоялся
осложнить свое положение. Девственница вдруг прекратила сопротивление, тело
ее обмякло в его объятиях, внезапно она стала нежной и сговорчивой, более
того, она руководила им, впрочем, она была вовсе не девственницей, а
прекрасной юной матроной. Отсюда и пышные формы, и опытность, и готовность.
В коридоре раздались голоса, кто-то протопал мимо, Менестрель взглянул на
часы, допил вторую чашку чаю и поднялся.
Убирая со стола и ополаскивая чашку (только чашку, заварку в чайнике он
сохранял из экономии, чтобы еще раз выпить чая до обеда), Менестрель
попытался вновь вернуться к теме центуриона. Никакого удовольствия. Картина
была бесцветна, перипетии неувлекательны, эмоции вялы. Он поискал новые