"Робер Мерль. За стеклом (роман)" - читать интересную книгу автора

себе это в заслугу. Я ждал от студентов откровенности, она превзошла все,
что я мог вообразить. Осмелюсь даже сказать, что временами я просто не знал,
куда деваться.
Вероятно, я мог бы обойтись и без их интервью, поскольку, проведя свыше
сорока лет в университете, я знал все тайны этого двора. Но хотя я и всегда
общался со своими учениками, мне подумалось, что представляется подходящий
случай пройти "курс повышения квалификации", умножив эти контакты. Благодаря
им я добился, несмотря на мой возраст, - как бы это выразиться? - ну,
скажем, известной степени сближения, во всяком случае на уровне идей и
языка. Более того, временами у меня даже возникало бодрящее ощущение, что я
-- один из них. Но я готов признать, что это была иллюзия. Или, возможно,
некое раздвоение личности, небесполезное для моего замысла.
Майские события пролили новый свет на мою затею, не изменив ее
существа. Я собирался описать будничную жизнь студентов Нантера, а эта
жизнь, разумеется, так и осталась будничной для большинства из них даже
тогда, когда движение протеста самой активной части приобрело характер
драматический. Вот почему после долгих размышлений я избрал в качестве
объекта повествования один день - 22 марта 1968 года. Для двенадцати тысяч
нантерских студентов в этих сутках не было ничего из ряда вон выходящего.
Они прожили этот день, как обычный день конца утомительного второго
триместра. Однако для ста сорока из них день 22 марта увенчался оккупацией
административной башни и зала Ученого совета.
Я отлично сознаю, что 22 марта, которое в тот момент представлялось
всего лишь одним из эпизодов гошистской герильи против властей предержащих,
было освящено последующими событиями и приобрело для участников оккупации
особое значение, стало символом, дало имя движению, претендовавшему на то,
что оно полнее, чем любое другое, воплощает "дух революции". Однако для
романиста, который стремится восстановить истинную сущность момента,
освободив его от торжественного грима, наложенного Историей, 22 марта --
часть нантерского быта, и этот день не может быть вырван из повседневности.
Меня ни в коей мере не смущает сосуществование в моем романе персонажей
реальных (декан Граппен, асессор Боже, ученый секретарь Ривьер, студенты:
Кон-Бендит, Дютей, Тарнеро, Ксавье Ланглад) и вымышленных (все остальные
герои романа, которых я здесь не называю). Мне было бы, однако, неприятно,
если бы стали подбирать ключ к этим последним. Подобно тем художниками
средневековья, которые, забавляясь, изображали в уголке полотна, в толпе
мужчин и женщин, своего соседа-булочника, мне случалось написать с натуры --
причем вполне доброжелательно - два-три третьестепенных характера. Но все
персонажи первого плана вымышленные, их портреты составлены из черт разных
людей, с которыми мне довелось столкнуться за годы моей преподавательской
деятельности, не обязательно даже в Нантере. Я хочу здесь особо подчеркнуть,
что Нунк - персонаж, к сожалению, вполне достоверный - был мной придуман.
Точнее говоря, я перенес в Нантер многое из того, что наблюдал, о чем
раздумывал не только там.
Осуществляя свой замысел, я использовал - надеюсь, обновив его, --
прием, "вышедший из моды" (далее станет понятно, почему я беру эти слова в
кавычки), бытовавший в литературе тридцатых годов нашего века и
именовавшийся тогда, если я не ошибаюсь, "симультанеизмом". Речь идет об
изображении персонажей, чьи жизни протекают обособленно друг от друга и
параллельно в одном и том же месте и в одно и то же время. Я использовал