"Д.С.Мережковский. Грядущий хам" - читать интересную книгу автора

верное слово, вы ждете спасения не только для великорусского народа, но и
всех славянских земель, для Европы, для мира. А кстати, скажите, отчего вы
не соблаговолили отвечать серьезно и ясно на серьезный упрек, сделанный вам:
вы запнулись за русскую избу, которая сама запнулась, да и стоит века в
китайской неподвижности со своим правом на землю. Почему эта община, от
которой вы ожидаете таких чудес в будущем, в продолжение десяти веков
прошедшего существования не произвела из себя ничего; кроме самого гнусного
рабства? Гнусная гнилость и совершенное бесправие патриархальных обычаев,
бесправие лица перед миром и всеподавляющая тягость этого мира, убивающая
всякую возможность индивидуальной инициативы, отсутствие права не только
юридического, но простой справедливости в решениях того же мира и жестокая
бесцеремонность его отношений к каждому бессильному и небогатому члену, его
систематичная притеснительность к тем членам, в которых проявляются
притязания на малейшую самостоятельность, и готовность продать всякое право
и всякую правду за ведро водки - вот, во всецелости ее настоящего характера,
великорусская крестьянская община".
Что мог бы правоверный Герцен ответить еретику Бакунину на эту анафему?
Ничего позитивного, а разве только мистическое: credo, quia absurdum[3], -
так же, впрочем, как и Бакунин ничего не мог бы ответить Герцену по вопросу
об "антитеологическом", но все-таки слишком теологическом основании
анархизма, этого непонятного с точки зрения позитивной, то есть
относительной, абсолютного освобождения абсолютной личности. В том-то и
дело, что у обоих, у Герцена и Бакунина, были такие предельные выводы, дойдя
до которых они должны были, глядя друг другу в глаза, рассмеяться, как
авгуры. Но они хотели быть не авгурами, жрецами старых богов, а пророками
новых, и потому избегали смотреть друг другу в глаза. Каждый, чтобы не
смеяться над самим собою, смеялся над своим противником; но во время этого
взаимного смеха царапали кошки на сердце обоих.
Почему, в самом деле, общинное владение муравейником должно избавить
муравьев от муравьиной участи? И чем дикое рабство лучше культурного
хамства?
Когда Герцен бежал из России в Европу, он попал из одного рабства в
другое, из материального в духовное. А когда захотел обратно бежать из
Европы в Россию, то попал из европейского движения к новому Китаю в старую
"китайскую неподвижность" России. В обоих случаях - из огня да в полымя.
Какой из двух Китаев лучше, старый или новый? Оба хуже, как отвечают дети.
Герцен это знал, но не хотел знать. И когда бегал из одного Китая в другой,
то от себя самого бегал, метался в последнем ужасе последнего сознания, что
уже не во что верить ни в Европе, ни в России.
"Помилуйте, к чему же после этого вся история?" - спрашивает он себя в
одном из своих безнадежных гамлетовских монологов.
"Да и все на свете к чему? Что касается до истории, я не делаю ее и
потому за нее не отвечаю"
Но ведь это Каинов ответ. Ведь это байроновская Darkness, последняя
"тьма", предел отчаяния, на какое только способна душа человеческая. Ведь
ежели вся история бессмыслица, то не из-за чего было и огород городить,
бороться с мещанством, деспотизмом, реакцией: будь что будет, все равно весь
мир - "дьяволов водевиль"; и, обращаясь ко всему миру, остается воскликнуть,
как в 1849 году, после революции, восклицает Герцен, обращаясь к отарой
Европе: