"Д.С.Мережковский. Лютер ("Реформаторы" #1) " - читать интересную книгу автора

столе, отстаивая, как будто с редким и безнадежным упрямством, на
Марбургском Соборе, против швейцарских учеников своих, Цвингли и
Эколампадия, не Римский, а вселенский догмат Пресуществления в таинстве
Евхаристии.[69] Видимое Тело Христово в таинстве есть и тело Церкви, тоже
видимое. Что и чем спасает Лютер в эту минуту? С последним ли отчаянием -
последний жалкий остаток, или с последней надеждой - первую догму будущей
видимой Церкви, этого он, может быть, и сам не знает.
В бедной келье своей, откуда потрясал он весь мир, стоя на коленях
перед открытыми окнами, чтобы лучше видеть небо, молится он просто и
смиренно, как дитя, сначала церковными латинскими молитвами, а потом своими,
на родном языке. Все, кто слышит эти молитвы, испытывают такое чувство
удивления и благоговения, как будто только теперь вдруг понимают, что значит
молиться. "Сколько раз заставал я его молящимся так за Церковь, с воплем,
плачем, рыданием!" - вспоминает один из свидетелей.[70] За какую Церковь
молится Лютер - за Невидимую, Торжествующую? Нет, за нее нельзя - можно
только ей молиться; значит, за Видимую. "Я имел однажды счастье слышать, как
он молится, - вспоминает тот же свидетель. - "Это дело - Твое, Отец... Мы
начали его, потому что должны были начать... Сохрани и соверши!""[71] Можно
молиться только о том, на что надеешься: значит, Лютер все еще надеется, что
видимая церковь, как под мертвым камнем живой родник; если он умом уже не
понимает, то все еще сердцем чувствует, что значит: "Вопреки надежде надеюсь
(Contra spem spero)". "Сам Бог меня ведет, и я иду за Ним, Дело Его -
мое", - мог бы он все еще сказать в такие минуты запредельного отчаяния,
последней, вернейшей надежды.
"Действие Лютера до наших дней продолжается, и когда в дальнейшем оно
прекратится, мы не можем предвидеть", - верно понял Гете, потому что,
вездесущий и всеобъемлющий, он все понимает - даже и то, чего не хочет, -
как христианство.[72] "Мы еще не знаем всего, чем обязаны Лютеру и
Реформации. С ними освободились мы от цепей духовной ограниченности... и
могли бы, вернувшись к истокам христианства, постигнуть его, во всей
чистоте. Снова мы обрели мужество твердо стоять на Божьей земле и
человеческую природу свою чувствовать, как Божий Дар. Но сколько бы ни
двигалось вперед просвещение, как бы ни расширялась и ни углублялась наука,
как бы ни возвышался человеческий дух - никогда не поднялся он над той
высотой... христианства, которая светится в Евангелии. Что же касается нас,
протестантов, то чем дальше мы уйдем вперед в благородном духовном развитии,
тем скорее последуют за нами католики. Только что они почувствуют и себя
захваченными великим и все возрастающим просвещением века, как вынуждены
будут волей-неволей пойти за нами, и это приведет к тому, что "все наконец
будут едино" (dass endlich alles nur eins ist)".[73] Это значит:
продолжающееся в веках действие Лютера приведет к тому, что будет Единая
Вселенская Церковь.
Смерти одного из первых протестантских мучеников, Леонарда Кайзера,
сожженного на костре в Баварии, в 1527 году, Лютер завидует. "Жалкий я
человек! Как не похож я на мученика Кайзера! Я только учу и проповедую слово
Божие; только говорю о нем, а он его совершил... О, если бы мне лишь
половину такого мужества дал Господь, с какой радостью я покинул бы
мир!"[74] Это не было ему дано, как он думал, "по недостоинству". Но если
невидимые бескровные муки души не меньше видимых, кровавых мук тела, то
первый мученик за Единую Вселенскую Церковь - Лютер.