"Д.С.Мережковский. Не мир, но меч (К будущей критике христианства)" - читать интересную книгу автора

чудо Христа - превращение воды в вино на браке, и последнее обетование
Апокалипсиса - брачная вечеря Агнца и непрестанное уподобление сынов
Царствия Божия сынам чертога брачного, - что, собственно, все это значит для
христианской метафизики? Слова о женихе и невесте так долго повторялись
мертвыми устами, что утратили наконец всякий смысл. Христианство не
повенчало, а развенчало, оскопило жениха грядущего.
Внехристианское человечество вернулось к тайне пола и бесконечно
углубило ее, так что с падением всех старых религий новые религиозные
возможности всего более предчувствуются именно здесь, в бессознательной
тоске о преображенном поле, о девственно-брачной влюбленности, о вечной
женственности, которая, может быть, и есть Жена, облеченная в солнце,
невеста жениха грядущего - Церковь третьего Завета. И ежели оскверненный пол
современного человечества - одна зияющая язва, один кощунственный вопль, то
все-таки не ближе ли к жениху грядущему этот вопль невесты, сделавшейся
блудницей, чем скопческая немота христианства?


X

Но всего яснее обнаруживается предел христианства не в тайне одного и
двух, личности и пола, а в тайне Трех, вселенской соборности -
общественности.
Поскольку христианство оставалось верным своей метафизике, оно всегда
уединяло, а не соединяло людей. Совершенный христианин - монах, отшельник. И
здесь тоже буддийский уклон. Индийских йогов и факиров всего более
напоминают великие подвижники и затворники первых веков, то есть веков
наибольшей святости. И в монастыре, который есть только ослабленная форма
первоначального пустынножительства, происходит не внутреннее соединение, а
внешнее скопление одиноких личностей. Келья - та же пустыня. Брат брату -
стена от мира. И в молитве общаются они, как в последнем уединении, удалении
к Богу. Все вместе и все одни. Монашеская община не идет к миру для спасения
общественного - а уходит от мира для спасения личного. Это - град Божий,
небесный Иерусалим, совершенно противоположный тому, о котором говорится в
Апокалипсисе: тот нисходит к земле, а этот восходит к небу.
Монашество есть внутреннейшее ядро, живое сердце христианства, а
церковь - внешняя оболочка, и чем более внешняя, тем более мертвая. Только
там, на последних пределах этого омертвения, где христианство окончательно
изнемогает в своей метафизике, оно соприкасается с "миром", с
общественностью, но так слепо, что не умеет отличить новой религиозной
общественности от ветхой языческой государственности, постоянно с невольным
и невинным кощунством смешивая эти два порядка, превращая то церковь в
государство, как произошло на Западе, в папстве, то государство в церковь,
как происходит на Востоке, в самодержавии.
Любовь и свобода Христова реализуются христианством в уединенной
личности; а в соединении, в общественности, единственною реальностью для
христианства, точно так же, как и для язычества, остается насилие,
государственная власть, физическое или нравственное человекоубийство,
поклонение Князю мира сего, кесарю-первосвященнику, другому помазаннику,
другому Христу - антихристу.
Другой препояшет тебя и поведет, куда не хочешь, - христианство так и