"Д.С.Мережковский. Было и будет. Дневник 1910 - 1914 " - читать интересную книгу автора

нас обеспечены".
Опять под слоновьей ступней не цветы, а железо каленое.
Иногда кажется, что он вообще понимал, но не хотел понять, закрывал
глаза, чтобы не видеть. Гений есть внимание - внимание к одному
единственному и невнимание ко всему остальному. Ему надо было ко всему
ослепнуть, чтоб увидеть одно.
"Заговорили об Евангелии, - рассказывает Александра Андреевна в своих
"Воспоминаниях". - Тургенев отнесся к нему с каким-то неприятным
пренебрежением, как к книге, ему мало известной.
- Быть не может, чтобы вы никогда не читали Евангелия? - спросила я.
- О, нет, читал, и даже скажу, что свв. Лука и Матвей довольно
интересны; что же касается до св. Иоанна, то о нем и говорить не стоит".
"Дикий" Толстой - слон, топчущий цветы. Но вот и Тургенев,
культурнейший из культурных людей, тоже, хотя и в ином цветнике, топчет
цветы. Это уже не дикость, а одичание - одичание в самой культуре. Мы
думали, что культура есть творчество ценностей; но вот оказывается, что она
может быть и разрушением ценностей, и притом таких, к которым сама она
относится, как каменноугольные копи - залежи теплоты солнечной - к солнцу.
Плевать на Венеру Милосскую - дикость, а плевать на Евангелие - культура
высшая? Если это так, то Толстой, отрекаясь от нее, пожалуй, знал, что
делает: от одичания спасался дикостью. Снявши голову, по волосам не плачут;
не плачут о культуре, снявши голову ее - религию.
Тургенев над Евангелием - петух над жемчужным зерном; Толстой - купец,
продавший все свое имение, чтобы купить одну жемчужину. Отрекся от культуры,
от Христа отрекшийся, чтобы со Христом остаться.
Отрицание культуры старой - утверждение новой, а между ними - черта
дикости, вулканическая трещина, начало землетрясения, которое изменит лицо
земли. Землетрясение он звал, и по сравнению с этою бурею подземною все наши
земные бури казались ему ничтожными.
В Западной Европе освобождение религиозное - реформация -
предшествовало освобождению политическому; в России оба эти освобождения
совершаются вместе. Россия рождает двойню - вот почему роды так трудны и
медленны.
Общественные судьбы России совершаются так, как будто Л. Толстого вовсе
не было. Но если суждено совершиться русской реформации, то Россия вспомнит,
что он был. В его судьбе - судьба России.
Иногда над самой серединой смерча сияет в прорыве туч ясное небо:
аполитичность, безобщественность Толстого - такое ясное небо над смерчем.
Его религия - неподвижная точка политики, но вокруг нее движется, крутится
смерч.
В глубочайшую связь новой религиозной личности с новой религиозной
общественностью дает заглянуть 50-летняя переписка его с Александрой
Андреевной Толстой.
По внешности это обыкновенная светская женщина со всеми слабостями и
предрассудками светских людей. Несмотря на большой природный ум, она кажется
иногда почти неумной, суетной и мелочной.
"Графиня Софья Андреевна с трудом переносила общество Сютаева[8] и ему
подобных проходимцев из самых низших сфер, - рассказывает она в своих
"Воспоминаниях". - Достаточно было быть оборванцем или отщепенцем, чтобы
возбудить интерес в Л. Н.; зато эполеты, аксельбанты, генеральский чин и