"Д.С.Мережковский. Религия" - читать интересную книгу автора

какое время и ни в каком народе наука не стояла на такой низкой степени, на
какой стоит теперешняя" (XV, 256); что она нечто вроде "талмуда", на
изучении которого современные люди "вывихивают себе мозги" (XIII, 168); -
когда Л. Толстой все это утверждает, то он именно "прет в одну точку", не
умея повернуть шею "ни направо, ни налево". Во всем этом есть, конечно,
простота и прямолинейность; но простота "фантастическая" и прямолинейность
"исступленная". После таких отзывов о науке никого уже не могло особенно
удивить то, что Шекспир оказывался "дюжинным талантом" (Левенфельд о
Толстом, стр. 113); что крестьянский мальчик Федька превзошел в своих
сочинениях не только самого Л. Толстого, но и Гете (IV, 205); что в
произведениях Боккаччо нет ничего, кроме "размазывания половых мерзостей"
(XV, 89); что Наполеон - дурачок, а древние греки - "полудикий
рабовладельческий народец, очень хорошо изображавший наготу человеческого
тела и строивший приятные на вид здания", "но мало нравственно развитый";
что всякая женская нагота, хотя бы Венеры Милосской - "безобразна" (XV,
192); что все "картины, статуи, изображающие обнаженное женское тело и
разные гадости" (это невероятно, но я не преувеличиваю: сравните с
подлинником - XV, 205), что все "существующее искусство, которое имеет
только одну определенную цель - как можно более широкое распространение
разврата" следовало бы "уничтожить", - "лучше пускай не будет никакого
искусства" (XV, 206), ибо надо же, наконец, когда-нибудь избавиться от
заливающего нас "грязного потока этого развратного, блудного искусства" (XV,
211). Образованные русские люди, вообще довольно терпеливые и ко всему легко
привыкающие - за сорок лет с лишком, в течение которых прислушивались к
подобным отзывам Л. Толстого, успели привыкнуть к ним и обтерпеться. Только
чересчур наивные или невоздержанные противники его все еще спорили,
горячились; прочие давно уже поняли, что бесполезно спорить о том, есть ли
книгопечатание, как утверждает Л. Толстой - "сильнейшее орудие невежества"
(VIII, 2 часть, стр. 150), и можно ли сравнивать музыку Бетховена с песнями
деревенских баб.
Всего менее сердились, кажется, именно те, на кого направлена была
отрицательная проповедь Л. Толстого: слишком чувствовалось, что, хотя
отрицает он все основы культурного мира - науку, искусство, собственность,
государство, церковь - с такою "неистовою прямолинейностью", что, казалось
бы, мир должен рушиться, - вся сила этого отрицания идет все-таки мимо
жизни, прочь от жизни, и что, если Великая Революция зажглась от гораздо
менее дерзкого вольнодумства XVIII века, то все же из толстовского анархизма
никогда никакой революции не выйдет; - недаром же все у него кончается
буддийским "неделанием", "непротивлением": жестко стелет, мягко спать.
Оглушительные холостые выстрелы, исполинские хлопушки.
"Я совсем озлился тою кипящею злобою негодования, которую я люблю в
себе, возбуждаю даже, когда на меня находит, потому что она успокоительно
действует на меня и дает мне хоть на короткое время какую-то необыкновенную
гибкость, энергию и силу всех физических и моральных способностей", -
признается один из очень юных и очень искренних героев Л. Толстого, герой
наивнейшего, во вкусе Жан Жака Руссо, но вместе с тем уже толстовского
анархического бунта. "Я думаю, что если бы кельнеры и швейцар (дело
происходит в заграничном отеле) не были так уклончивы, я бы с наслаждением
подрался с ними, или палкой по голове прибил бы беззащитную английскую
барышню. Если бы в эту минуту я был в Севастополе, я бы с наслаждением