"Д.С.Мережковский. Св.Иоанн Креста ("Испанские мистики" #1) " - читать интересную книгу автора

женой на скудный заработок: так была сбита плата за труд множеством ткачей в
городке Фонтиверосе. Знала Каталина и то, как поглощает это ремесло всего
человека: вот почему не хотела она обрекать на него любимца своего, Жуана,
но искала для него другого ремесла, которое давало бы ему лучший заработок и
хоть бы малый досуг для школьного учения, чтобы не погибли даром заложенные
в нем и только ею одной уже угаданные, великие дары духа. В поисках такого
ремесла она отдала его на выучку разным мастерам, и он пробовал сделаться
плотником, портным, резчиком по дереву и живописцем или просто маляром. Но
как бы ни был трудолюбив и усерден, не мог выучиться ни одному из этих
ремесел (Baruzi, 65. Вrunо, 6, 376), может быть, потому, что вообще в жизни
не мог или не хотел остановиться ни на чем, точно не ходил по земле, как все
люди ходят, а скользил по ней, как по льду скользят конькобежцы или водяные
пауки с тончайшими лапками, оставляющими на водяной поверхности почти
невидимый след, скользят по воде. С детства уже как будто был верен будущей
заповеди своей:
Только что ты на чем-нибудь остановишься,
Как перестанешь погружаться во Все.
И будущее великое открытие свое - вечное в мире взаимодействие двух
премирных начал, - Ничего и Всего, Nada у Todo, как будто уже в детстве
предчувствовал: внешняя жизнь становилась для него уже и в начале жизни
почти Ничем, а внутренняя - Всем.


8

Как-то раз, ночью, заглянув к нему в горенку, - купленная на ярмарке
бумажная иконка Божьей Матери, с неугасимою перед нею лампадкой, делала
горенку похожей на монашескую келью, - мать увидела, что он спит не на
постели, а на вязанке колючего тернового хвороста (Dem., 4). "Это еще что
такое! - воскликнула она, разбудив его, как будто с гневом. - Что ты
делаешь, сумасшедший. Ступай сейчас в постель!"
Мальчик хотел что-то сказать, но промолчал, только, вставая с хвороста,
посмотрел на нее так, как внезапно разбуженный смотрит на мягкую постель, с
которой подняли его насильно, и покорно исполнил приказание матери.
А в другой раз, зайдя к нему в спальню далеко за полночь, она увидела
его стоящим на коленях, на том же хворосте, и погруженным в молитву так, что
он не слышал, как она вошла. Хотела его опять побранить, но на лице его было
такое блаженство, что души у нее на это не хватило, и потихоньку вышла из
горенки (Вrunо, 7, 376). А утром на следующий день, - это был один из их
любимых праздников, Рождество Богородицы, - перед тем как идти в церковь,
спросила его: "О чем ты больше всего молишься, Жуан?" "Не знаю... не
помню", - ответил он и, немного подумав, прибавил: "Я не молюсь ни о чем..."
И еще прибавил, видимо желая и не умея выразить с точностью того, что
чувствовал: "Я молюсь ни о чем. Лучше всего ни о чем не молиться: тогда все
уже есть и все хорошо..." "Что это значит: молиться ни о чем?" - удивилась
она.
Он ничего не ответил, только посмотрел на нее тем же глубоким, в душу
ее проникающим взором, как тогда, когда она думала о сытых птицах и голодных
людях, и в лице его промелькнуло то же, как тогда, неизвестное, такое
далекое и чужое, что ей сделалось страшно; точно он и не он, - на него