"Дмитрий Мережковский. Воскресшие боги" - читать интересную книгу автора

не учеными доводами и словопрениями, а священный инквизицией и пламенем
костров. Приводились точные слова Плетона; за три года до смерти говорил он
будто бы ученикам своим: "Немного лет спустя после кончины моей, надо всеми
племенами и народами земными воссияет единая истина, и все люди обратятся
единым духом в единую веру - unam еапdemque religtonern universum orbern
esse suscepturum". Когда же его спрашивали; "в какую-в Христову или
Магометову?"-он отвечал: "ни в ту, ни в другую, но в веру от древнего
язычества не отличную-neutram, sed a gentiltlate nоn differentem".
В доме Деметрия Халкондилы маленькую Кассандру воспитали в строгом,
хотя и лицемерном, благочестии. Но из подслушанных разговоров ребенок, не
понимая философских тонкостей платоновых идей, сплетал себе волшебную сказку
о том, как умершие боги Олимпа воскреснут.
Девочка носила на груди подарок отца, талисман от лихорадки, резную
печать с изображением бога Диониса. Порой, оставаясь одна, украдкой вынимала
она древний камень, смотрела сквозь него на солнце - и в темно-лиловом
сиянии прозрачного аметиста выступал перед нею, как видение, обнаженный
юноша Вакх с тирсом в одной руке, с виноградной кистью в другой; скачущий
барс хотел лизнуть эту кисть языком. И любовью к прекрасному богу полно было
сердце ребенка.
Мессер Луиджи, разорившись на древности, умер в нищете, в лачуге
пастуха, от гнилой горячки, среди только что открытых им развалин
финикийского храма. В это время, после многолетних скитаний в погоне за
тайною философского камня, вернулся в Милан алхимик Галеотто Сакробоско,
дядя Кассандры, и, поселившись в домике у Верчельских ворот, взял к себе
племянницу.
Джованни Бельтраффио помнил подслушанный им разговор моны Кассандры с
механиком Зороастро о ядовитом дереве. Потом встречался с нею у Деметрия
Халкондилы, где Мерула достал ему переписку. Он слышал от многих, что она -
ведьма. Но загадочная прелесть молодой девушки влекла его к ней.
Почти каждый вечер,' окончив работу в мастерской Леонардо, отправлялся
Джовании к уединенному домику за Верчельскими воротами для свидания с
Кассандрой. Они садились на пригорке над водой тихого и темного канала,
недалеко от запруды, у полуразвалившейся стены монастыря св. Редегонды, и
беседовали подолгу. Чуть видная тропа, заросшая лопухом, бузиной и крапивою,
вела на пригорок. Никто сюда не заглядывал.
Был душный вечер. Изредка налетал вихрь, подымал белую пыль на дороге,
шелестел в дерьвьях, замирал - и становилось еще тише. Только слышалось
глухое, точно подземное, ворчание далекого грома. На этом
грозно-торжественном гуле выделялись визгливые звуки дребезжащей лютни,
пьяных песен таможенных солдат в соседнем кабачке: было воскресенье.
Порою бледная зарница вспыхивала на небе, и тогда на мгновение выступал
из мрака ветхий домик на том берегу, с кирпичною трубою, с клубами черного
дыма, валившего из плавильной печи алхимика, долговязый, худощавый пономарь
с удочкой на мшистой плотине, прямой ка иал с двумя рядами лиственниц и
ветл, уходившими вдаль, плоскодонные лагомаджорские барки с глыбами белого
мрамора для собора, шедшие на ободранных клячах, и длинная бичева, ударявшая
по воде; потом опять сразу все, как видение, исчезало во тьме. Лишь на том
берегу краснел огонек алхимика, отражаясь в темных водах Катараны. От
запруды веяло запахом теплой воды, увядших папоротников, дегтя и гнилого
дерева. Джованни с Кассандрой сидели на обычном месте,