"Дмитрий Мережковский. Воскресшие боги" - читать интересную книгу автораговоришь: власть в наших руках. Да не лучше ли вовсе отречься от власти, чем
дрожать за нее день и ночь, как ворам, пресмыкаться перед этим ублюдком, королем французским, зависеть от великодушия наглеца Альфонсо, заискивать в злой ведьме Арагонской! Говорят, она опять беременна. Новый змееныш в проклятое гнездо! И так всю жизнь, Моро, подумай только, всю жизнь! И ты называешь это: власть в наших руках!.. - Но врачи согласны,- молвил герцог,- что болезнь неисцелима: рано или поздно... - Да, жди: вот уже десять лет, как он умирает! Они замолчали. Вдруг она обвила его руками, прижалась к нему всем телом и что-то прошептала ему на ухо. Он вздрогнул. - Биче!.. Да сохранит тебя Христос и Матерь Пречистая! Никогда-слышишь?-никогда не говори мне об этом... - Если боишься,-хочешь, я сама?.. Он не ответил и, немного погодя, спросил: - О чем ты думаешь? - О персиках... - Да. Я велел садовнику послать ему в подарок самых спелых... - Нет, не о том. Я о персиках мессера Леонардо да Винчи. Ты разве не слышал? - А что? - Они - ядовитые... - Как ядовитые? - Так. Он отравляет их. Для каких-то опытов. Может быть, колдовство. Мне мона Сидония сказывала. Персики, хоть и отравленные,- красоты удивительной... Опять оба умолкли и долго лежали так, обнявшись, в тишине, во мраке, думая об одном и том же, каждый прислушиваясь, как сердце у другого бьется все чаще и чаще. Наконец Моро с отеческою нежностью поцеловал ее в лоб и перекрестил: - В ту ночь герцогиня видела во сне прекрасные персики на золотом блюде. Она соблазнилась их красотой, взяла один из них и отведала,- он был сочный и душистый. Вдруг чей-то голос прошептал: "яд, яд, яд!" Она испугалась, но уже не могла остановиться, продолжала есть плоды один за другим, и ей казалось, что она умирает, но на сердце у нее становилось все легче, все радостнее. Герцогу тоже приснился странный сон: будто бы гуляет он по зеленой лужайке у фонтана в Парадизо и видит - вдалеке, в одинаковых белых одеждах, три женщины сидят, обнявшись, как сестры. Подходит к ним и узнает в одной мадонну Беатриче, в другой мадонну Лукрецию, в третьей мадонну Чечилию; и думает с глубоким успокоением: "Ну, слава Богу, наконец-то помирились-и давно бы так!" Башенные часы пробили полночь. Все в доме спали. Только на высоте, над крышею, на деревянных подмостках для золочения волос, сидела карлица Моргантина, убежавшая из чулана, куда ее заперли, и плакала о своем несуществующем ребенке; - Отняли родненького, убили деточку! И за что, за что. Господи? Никому не делал он зла. Я им тихо утешалась... Ночь была ясная; воздух так прозрачен, что можно было различить на краю небес, подобные вечным кристаллам ледяные вершины Монте Роза. И долго уснувшая вилла оглашалась пронзительным, жалобным воплем полоумной карлицы, словно криком зловещей птицы. Вдруг она вздохнула, подняла голову, посмотрела в небо и сразу умолкла. Наступила тишина. |
|
|