"Дмитрий Мережковский. Воскресшие боги" - читать интересную книгу автора

говоришь: власть в наших руках. Да не лучше ли вовсе отречься от власти, чем
дрожать за нее день и ночь, как ворам, пресмыкаться перед этим ублюдком,
королем французским, зависеть от великодушия наглеца Альфонсо, заискивать в
злой ведьме Арагонской! Говорят, она опять беременна. Новый змееныш в
проклятое гнездо! И так всю жизнь, Моро, подумай только, всю жизнь! И ты
называешь это: власть в наших руках!..
- Но врачи согласны,- молвил герцог,- что болезнь неисцелима: рано
или поздно...
- Да, жди: вот уже десять лет, как он умирает! Они замолчали.
Вдруг она обвила его руками, прижалась к нему всем телом и что-то
прошептала ему на ухо. Он вздрогнул.
- Биче!.. Да сохранит тебя Христос и Матерь Пречистая!
Никогда-слышишь?-никогда не говори мне об этом...
- Если боишься,-хочешь, я сама?.. Он не ответил и, немного погодя,
спросил: - О чем ты думаешь? - О персиках...
- Да. Я велел садовнику послать ему в подарок самых спелых...
- Нет, не о том. Я о персиках мессера Леонардо да Винчи. Ты разве не
слышал? - А что? - Они - ядовитые... - Как ядовитые?
- Так. Он отравляет их. Для каких-то опытов. Может быть, колдовство.
Мне мона Сидония сказывала. Персики, хоть и отравленные,- красоты
удивительной...
Опять оба умолкли и долго лежали так, обнявшись, в тишине, во мраке,
думая об одном и том же, каждый прислушиваясь, как сердце у другого бьется
все чаще и чаще.
Наконец Моро с отеческою нежностью поцеловал ее в лоб и перекрестил: -
Спи, милая, спи с Богом!
В ту ночь герцогиня видела во сне прекрасные персики на золотом блюде.
Она соблазнилась их красотой, взяла один из них и отведала,- он был сочный
и душистый. Вдруг чей-то голос прошептал: "яд, яд, яд!" Она испугалась, но
уже не могла остановиться, продолжала есть плоды один за другим, и ей
казалось, что она умирает, но на сердце у нее становилось все легче, все
радостнее.
Герцогу тоже приснился странный сон: будто бы гуляет он по зеленой
лужайке у фонтана в Парадизо и видит - вдалеке, в одинаковых белых одеждах,
три женщины сидят, обнявшись, как сестры. Подходит к ним и узнает в одной
мадонну Беатриче, в другой мадонну Лукрецию, в третьей мадонну Чечилию; и
думает с глубоким успокоением: "Ну, слава Богу, наконец-то помирились-и
давно бы так!"
Башенные часы пробили полночь. Все в доме спали. Только на высоте, над
крышею, на деревянных подмостках для золочения волос, сидела карлица
Моргантина, убежавшая из чулана, куда ее заперли, и плакала о своем
несуществующем ребенке;
- Отняли родненького, убили деточку! И за что, за что. Господи? Никому
не делал он зла. Я им тихо утешалась...
Ночь была ясная; воздух так прозрачен, что можно было различить на краю
небес, подобные вечным кристаллам ледяные вершины Монте Роза.
И долго уснувшая вилла оглашалась пронзительным, жалобным воплем
полоумной карлицы, словно криком зловещей птицы.
Вдруг она вздохнула, подняла голову, посмотрела в небо и сразу умолкла.
Наступила тишина.