"Виктор Меньшов. Храм Василия Блаженного" - читать интересную книгу автора

заложив под голову руки, дремали, покуривая короткие диковинные трубки.
Ребятишки опять понеслись к речке, оттирать песком котлы и мыть
посуду, женщины уселись кормить грудью младенцев, совершенно никого не
стесняясь, в отличие от русских женщин.
Кто-то тронул струны гитары, кто-то взял в руки вторую, вступила в
этот разговор скрипка, и запел высокий гортанный голос, такой непривычный,
что не вдруг и поймешь: мужчина поет, или женщина. И песня была какая-то не
совсем привычно цыганская, не про "очи черные", не про "две гитары".
Билась в этой протяжной, как степь, длинной, как дорога в этой степи,
тоскливой, как дождь, песне, извечная тоска, та самая, что вела этот народ
по пыльным дорогам, по городам и странам. Словно пытались эти предсказатели
чужих судеб проникнуть в загадку и тайну судьбы своего народа, своей
судьбы. И, не разгадав эту тайну, выплеснули всю тоску, все отчаяние, в
протяжные, страстные, жгучие и бесконечно тоскливые песни.
А потом была ночь. Спал табор, уставший за несколько бесконечных
переходов в тряских кибитках и на неоседланных лошадях, горячих цыганских
кровей.
Но уже утром стояли у поссовета, дымя дружно трубками, несколько
цыган в ярких кумачовых рубахах, в плисовых жилетах, в коротких сапожках,
блестящих, словно лакированные, на короткие голенища которых были щедро
приспущены штаны-шаровары, а за голенища воткнуты кнутовища с витыми
рукоятями, украшенные серебряной нитью. В ушах сверкали серьги, из карманов
жилеток свисали массивные цепочки часов. Все как один были рослые, статные
красавцы, кроме одного, который стоял немного впереди. Невысокий могучий
старик без шапки, седой, кудрявый, с буйной бородой.
Ожидание, как видно, входило в неведомый поселковым жителям ритуал,
поскольку цыгане ничуть не беспокоились отсутствием начальства, и на часы
не посматривали.
Начальство появилось ровно в восемь ноль-ноль. Оповещенное заранее,
оно пришло в полном составе: председатель, писарь, бухгалтер, и, конечно
же, парторг. Зайдя в помещение всего на минуту, скорее всего для важности,
начальство тут же вернулось обратно, говорить с цыганами.
Разговора никто не слышал, но зато все его видели. Этого было вполне
достаточно.
Видели, как попеременно председатель, бухгалтер, или даже парторг,
били себя в грудь, что-то пытаясь втолковать старшему цыгану, обращаясь
почему-то только к нему.
Терпеливо дождавшись пока поселковое начальство выскажется, молодые
цыгане начинали размахивать руками, возмущаться, тянуть старшего в сторону
табора.
Старый цыган стоял молча. Он терпеливо дожидался пока молодые
намашутся руками и навозмущаются, потом, пыхнув трубкой, вынимал ее из
густой бороды и говорил что-то краткое, отрицательно мотая головой.
Начальство в отчаянии принималось театрально рвать на себе пиджаки,
бегало в здание за какими-то бумагами, которые совало под нос цыганам. Те
махали рукой на бумаги и на начальство, начальство махало рукой на цыган,
все плевались под ноги, растирали пыль и поворачивались спинами, чтобы
разойтись.
Но не успевали цыгане отойти на несколько шагов, как вслед за ними
бросался писарь, ловил их за полы жилеток и возвращал обратно.