"Герман Мелвилл. Энкантадас или очарованные острова" - читать интересную книгу автора

горах, то, по словам очевидцев, его фигура, вся словно сшитая из лоскутков,
сильно смахивала на ворох осенних листьев, сорванных с деревьев и сметенных
в кучу в каком-нибудь укромном уголке завихрением пронизывающего ночного
ветра, который, на время иссякнув, вскоре снова принимается мести, чтобы уже
в другом месте повторить свой причудливый каприз. По некоторым сообщениям,
наиболее странное зрелище этот самый Оберлус представлял душным и облачным
утром, когда, спрятавшись под невообразимо ветхую черную брезентовую шляпу,
занимала окучиванием картофеля на своем лавовом огороде. Его необычная
фигура была настолько кривой и верткой, что, казалось, ее свойства
постепенно передались через руки мотыжному черенку, который со временем,
странно исказившись и выгнувшись замысловатым коленцем, превратился в
безобразную суковатую палку, скорее похожую на боевую дубину дикаря, чем на
рукоятку цивилизованного орудия труда. Увидев кого-нибудь впервые, Оберлус
неизменно выказывал привычку с таинственным видом поворачиваться к
незнакомцу спиной, скорее всего, потому, что это была наивыгоднейшая его
поза, поскольку скрывала многие изъяны. Если таковой встрече суждено было
состояться на огороде, что иногда и случалось, причем иной вновь прибывший
следовал, бывало, от берега моря прямиком через горловину ущелья, чтобы
наверняка застать необычного бакалейщика, по слухам орудовавшего в этих
местах, Оберлус, завидев гостя, некоторое время продолжал мотыжить землю, не
разгибая спины и не обращая никакого внимания на приветствия, какими бы
вежливыми и дружелюбными они ни были. Причем, по мере того как посетитель
старался зайти с фронта, чтобы заглянуть ему в лицо. Оберлус все так же, не
выпуская из рук мотыги, старательно отворачивался, угрюмо вращаясь вокруг
картофельного кустика. Это касательно окучивания. Когда же Оберлус занимался
посадкой картофеля, весь его облик излучал такое злорадство, а движения рук
были проникнуты такой таинственностью и действовали так незаметно, что
казалось, будто он швыряет в лунки не клубни, а яд, совершая акт отравления
колодца. Однако среди его мелких и не столь вредных чудачеств выделялась
одна навязчивая идея, с которой он носился постоянно. Он был убежден, что
посетители приходят к нему не только за овощами или в поисках какого ни есть
общества на этом пустынном острове, а равно и для того, чтобы удовлетворить
свое страстное желание увидеть воочию могущественного отшельника Оберлуса в
его прямо-таки царственном уединении. Тщеславие подобного существа кажется
невероятным - мизантропы самонадеянны, - но он действительно холил и лелеял
это ужасное самомнение и порой напускал на себя такое величие, что не мог не
позабавить некоторых заезжих капитанов. Нечто подобное, как известно,
происходит и с определенным сортом заключенных, гордых тем, что всеобщие
ненависть и презрение приносят им известность. Временами на него находила
другая прихоть - тогда он подолгу укрывался от визитеров за каменными углами
своей хибары либо, словно осторожный медведь, ускользал в горы потаенными
тропами, наотрез отказываясь видеть человеческие лица.
За исключением редких посетителей, которых приносило море,
единственными сотоварищами Оберлуса подолгу оставались одни черепахи.
Казалось, он деградировал даже ниже их уровня - его желания не выходили за
пределы их запросов, если не считать потребности доводить себя до состояния
полного одурения при помощи алкоголя. Однако, несмотря на это очевидное
падение, где-то в глубине его, прячась до поры до времени, таилось еще одно
дарование, дожидаясь только удобного случая для полного проявления.
Действительно, Оберлус лишь тем превосходил черепах, что обладал большими