"Герман Мелвилл. Энкантадас или очарованные острова" - читать интересную книгу автора

них на море, она как бы смотрела с высокого решетчатого балкона. В тот самый
день, о котором идет речь, она раздвинула кусты, чтобы лучше видеть деяния
двух родственных душ, составлявших предмет ее неустанной любви. Ветки
кустарника согнулись наподобие овальной рамы, в которую была вправлена,
словно написанная маслом, безграничная, волнующаяся голубизна моря. Внезапно
невидимый живописец изобразил перед Хуниллой расчлененный и пляшущий на
волнах кораблик, его бревна, ставшие торчком, на манер наклоненных мачт, и
четыре едва различимые руки, цеплявшиеся за обломки, а затем все это
погрузилось в гладкие маслянистые волны, лениво толкавшие перед собой жалкие
останки катамарана. И с начала до самого конца - ни единого звука. Сцена
немой смерти, кошмарный сон... Такими исчезающими формами может дразнить
только мираж.
Эта изящно исполненная картина оказала настолько парализующее
воздействие, сцена была разыграна настолько быстро, все случилось так далеко
от проклятой беседки, что Хунилла неотрывно смотрела и смотрела, не
пошевелив пальцем и не испуская крика. Сидеть в оцепенении, бессмысленно
созерцая немое представление, или суетиться - все едино. Не могли же ее
зачарованные руки вытянуться на полмили, чтобы помочь тем, схваченным
судьбой. Даль есть даль, а времени - всего несколько песчинок. Какой дурак,
увидев молнию, станет дожидаться грома? Труп Фелиппа был вынесен на берег,
тело Трухильо - никогда. Только его лихая, украшенная орнаментом шляпа из
золотистой соломы (этим подсолнухом он помахал ей, когда столкнул катамаран
в воду), оставаясь галантной до конца, и сейчас приветствовала Хуниллу. Тело
Фелиппа плавало у кромки песка - одна рука была откинута в сторону и согнута
дугой. Накрепко запертый в пасти угрюмой смерти, муж-любовник нежно обнимал
свою подругу, верный ей даже в последнем сне. О небо, неужели при виде такой
исключительной преданности ты оставишь ту, которая была причиной?! Ибо
сдержавший слово, уже не нарушит его.
Не стоит и говорить, какое не поддающееся описанию отчаяние охватило
одинокую вдову! Рассказывая собственную историю, она поведала все это,
механически перечисляя события. Можно было как угодно истолковывать
выражения ее лица, но из простых слов женщины едва ли удалось бы уяснить,
что она сама героиня повествования. Однако не этим она иссушила наши слезы.
Ибо, когда видишь горе храброго, кровью обливается сердце.
Хунилла только показала нам ведущую в глубину души дверцу. Странные
знаки были вырезаны на ней, а содержимое души было сокрыто с горделивой
застенчивостью. Лишь единственный раз, протянув маленькую оливковую руку к
капитану, она самым печальным и тихим голосом, как это только возможно
по-испански, произнесла: "Сеньор, я похоронила его". Затем помолчала,
вздрогнула, будто освобождаясь от объятий змеи, вся сжалась и, резко
выпрямившись, повторила с давно выстраданной болью: "Я похоронила его-свою
жизнь, свою душу!"
Можно себе представить, какими наполовину бессознательными,
механическими движениями рук, с каким отягченным сердцем это существо
оказало Фелиппу последнюю услугу и водрузило примитивный крест из сухих
веток - даже зеленых ему не досталось - в изголовье одинокой могилы, где,
обретя мир и покой, безропотно почил тот, кого низвергли неумолимые волны.
Теперь несчастную Хуниллу преследовали смутные видения другого тела,
также долженствующего быть преданным земле, и другого креста,
долженствующего освящать еще одну, пока не вырытую могилу, - гнетущее