"Александр Мелихов. Интернационал дураков (Роман) " - читать интересную книгу автора

мужские ухватки, когда она бралась за топор, за матрацных размеров холщовый
мешок с дровами, которые она с грохотом обрушивала у старинных кафельных
печей...
В этом старинном доме все было окрашено в цвета прикрывшейся блеклостью
голубой стали - дышащий жаром кафель, уходящие в непредставимую для
человеческого жилья анфиладную даль половицы, тяжелый фаянс, богатырский
стол и навеки застывшие вдоль него такие же богатырские вытертые лавки...
Мать-правительница так и не сумела привыкнуть, что ее богатырский род
рассеялся по свету на своих дракарах, и каждое утро варила новую кашу в
богатырской чугунной кастрюле на четверых-пятерых едоков, хотя жили они
вдвоем, не считая младенца: супруг-викинг доучивался в столице какому-то
мужественному инженерскому делу. Каши в чугуне настаивались до невиданной
набряклости, а залитые холодным киселем из мороженой малины, брусники,
черники, морошки, еще и переливались драгоценным каменьем.
Запасы ягод были неиссякаемы и нетленны в искрящемся ледовитом погребе,
протянувшемся не иначе как до самых чертогов Снежной королевы. Ежедневный
избыток каши тоже замораживался и отправлялся на вечное хранение: в этом
доме ничего не выбрасывали. И только поэтому здесь терпели и ее. Случалось,
чтобы не утратить дар речи, она часами разговаривала с собственным сынишкой
Ванечкой, как она на родной лад переделала имя Вайно. Если мать где-то
скитавшегося викинга заставала ее за тем, что она кормила малютку грудью,
они обе спешили отвернуться - одна от неловкости, другая от брезгливости.
Одиночество звенело в ушах, и бежать от него было некуда - даже сама
Герда не дерзнула бы с младенцем на руках хотя бы и летом ступить под
эти могучие поднебесные кроны. Лес тоже говорил, он вторил огромному пустому
дому: "Ты никто, ты никто, ты никто..." Занавесок на окнах не было - к чему
разделять родственные стихии! По ночам с подушки были ясно видны звезды,
грубо вырубленные из холодного пламени, а временами на полнеба занимались
безжизненные зарева, погреться в которых из могил вставали промерзшие
мертвецы - ведь им были не страшны бродившие по лесу медведи. Сама она
медведей не видела, но однажды ее разбудил костяной стук в огромное окно, и
когда она, обмирая, прошлепала поближе к стеклу, ей открылось нечто
невообразимое - черный тонконогий человек с гигантским нетопырем вместо
лица. Она лишь чудом не умерла от ужаса, пока наконец не догадалась, что
перед нею стоит лось, беспомощно раскинувший рога-лопаты.
Даже дикий зверь не выдержал одинокой жизни в лесу...
Она принялась рассылать во все концы мольбы о хоть какой-нибудь работе.
Но на что она могла сгодиться, психолог с дипломом враждебной державы, почти
без языка, без погруженности в здешние сказки, именуемые национальной
культурой?.. Однако оказалось, что прислуживать олигофренам были согласны
весьма немногие.
Более всего интернат напоминал зимний пионерский лагерь. Среди
мерцающих сугробов и чернеющих сосен горящие окна взывали со всех сторон, но
она почему-то нигде не могла нащупать хоть какую-нибудь дверь. Наконец она
наткнулась на согбенный силуэт дворника. Она обратилась к нему с заранее
заготовленным вежливым вопросом, но он быстро зашагал прочь; она растерянно
окликнула его - он затопотал со всех ног. Это был первый ее пациент.
Второго звали Герман фон Трейчке, однако он никогда не откликался на
свое гордое имя. В ту ночь он беспрестанно кряхтел и дергался и мог вырвать
прозрачные питательные трубки, уходившие глубоко внутрь огромных