"Александр Мелихов. Интернационал дураков (Роман) " - читать интересную книгу автора

потолки старинным эхом умножали возбужденный гомон - внезапно стихавший,
когда над всей этой суетой проплывал отрешенный лик кого-то из штучных
небожителей...
И когда она измеряла реакции на звонок и щипок, когда пытливо
вглядывалась в волосяные щупальца дендритов и дивилась провонявшим
формалином срезам человеческого мозга, более всего напоминавшим цветную
капусту, она ясно понимала: это всего лишь пищеварение духа.
Одно лишь пищеварение не смогло бы породить эти отрешенные глаза
небожителей, выстроить в грандиозной библиотеке эти стены книг - старинных,
тисненых, поблескивающих потускневшим золотом - и сверхмодных,
сверхнедоступных: Сартр, Кафка...
И она тоже поглощала "Тошноту" под недосягаемыми сводами храма книги -
и все отчетливее понимала, что мир огромен и прекрасен и, если тебя от него
тошнит, значит, ты сам по собственной глупости съел какую-то гадость. Даже
Кафка писал неправду, правду писал
Андерсен. Человек не может превратиться в таракана, если сам того не
захочет. Любовь все равно сумеет растопить любую ледышку!
Тут-то ее и зачаровал сын Севера, прибывший в Россию из Лапландии, где
мудрые старухи пишут вместо бумаги на сушеной треске. Его глаза, всегда
дерзко прищуренные, словно он вглядывался в какую-то тщетно пытавшуюся
устрашить его даль, напоминали льдинки, чуть подсиненные сдержанным морским
ненастьем, его длинные волосы были выбелены каким-то неласковым солнцем и
откинуты назад даже и не с напористой гордостью факультетских пижонов, но с
абсолютным неведением, что у кого-то в мире есть хотя бы тень права
указывать, как и кто должен стричься, когда и с кем ложиться спать.
Народы создает гордость, а убивает униженность, - когда на дверях особо
изысканных отелей, баров и ресторанов появились незримые таблички "Только
для белых" - для чужеземцев, тогда-то советский человек и убедился воочию,
что страны, где его уважают, больше нет.
Она, однако, в сопровождении своего друга тоже обращалась в человека
высшего разряда. Прежде хозяевами жизни ей представлялись грузины, но
однажды двое классических грузинов - усатые, носатые - полезли без очереди в
такси, а когда какой-то старикашка начал их безнадежно отчитывать, тот, что
был особенно усатым и носатым, радушно обратился ко всей публике разом: "Я
вас всэх в рот эбал - вопросы будут?" И тогда пришелец из страны гипербореев
без долгих слов коротким сухим ударом уложил сначала одного и тут же
другого. Она чуть не обезумела от ужаса - зарежут, посадят!.. - а
бледнолицый воин сухими короткими ударами поочередно отправлял их обратно на
снег, чуть они пытались привстать, и в конце концов прежние господа остались
лежать, изрыгая леденящие кровь угрозы, черные на белом, и ей казалось, что
даже снег помогает своему сыну, словно земля Антею.
А когда с небес пролились милицейские трели, сын снегов лишь протянул
запыхавшимся служакам свой паспорт, на котором голубой сталью было
оттиснуто: "Noli me tangere" - и ему немедленно откозыряли. Только с этим
викингом она поняла, в каком непрестанном напряжении пребывает - вот сейчас
толкнут, обхамят, прочтут мораль: только примкнув к стану хозяев мира, она
узнала, что значит быть спокойной.
Мать ее избранника была такой же статной, как и сын, однако в женской
природе ее сомневаться не приходилось: античная грудь, персидская талия,
африканские бедра, девическое изящество движений у плиты и - совершенно