"Иван Мележ. Дыхание грозы ("Полесская хроника" #2)" - читать интересную книгу автора

поедет. Снял руку, вышел на крыльцо. Сдерживаясь, сказал старику:
- Чувствует себя плохо, говорит...
Старик недовольно пожевал губами и приказал ехать без нее. Он уже
взобрался на воз, когда Евхим подал мысль, что надо было бы, чтоб кто-либо
остался: как бы не учинила чего-нибудь над собой! Думал, кажется, что отец
оставит его, но старик, раздраженный, велел остаться Степану.
- До утра! - бросил Степану с воза. - Рано чтоб на болоте был!
Он крикнул Евхиму - ехать со двора.


6


Степан не пошел в комнату, где была Ганна, - не осмелился. Лежа на
полатях в отцовской половине, только прослушивал тишину в той стороне, где
лежала Ганна.
Степану было жаль ее. Хоть и не видел и не слышал ее за стеной,
чувствовал Ганну так, будто она была рядом.
Знал, как ей больно. Ему самому было больно, как ей.
Давно-давно сочувствовал ей Степан - еще с тех дней, когда она -
осторожная, старательная - только появилась в их доме. Может, даже с того
ее первого спора с Евхимом, когда к ней приставал со своими пьяными
ухаживаниями Криворотый...
Степан потом не раз замечал, с каким трудом привыкает она к необычному
для нее порядку, приживается в новой семье. У них никогда не было особых,
откровенных разговоров, она никогда никому не жаловалась, скрывала даже,
что ей тяжело, но и без этого Степан хорошо видел, как душила ее работа
без отдыха, угрюмость, скупость и жадность глушаковская. Видел Степан, что
изо дня в день, как из железной клетки, рвалась она отсюда, из их хаты, к
своим, на волю... Рвалась, но скрывала, сдерживалась, заставляла себя
терпеть...
Его и самого все тяготило здесь. Самому трудно было в родной хате после
того, как отец не пустил больше в Юровичи, оторвал от школы, когда он,
Степан, только привык, вошел, можно сказать, во вкус. Ночами, в духоте
отцовой хаты, снились юровичские горы, школа над самой кручей, за окнами
которой широко желтели пески и синели сосняки заприпятской гряды. Снились,
как счастье, что уже никогда не вернется, походы с юровичскими товарищами
на привольную Припять, где так любо плещется вода у берега, где щекотно
хватает за щиколотки водяной холодок. После той воли, простора - легко ли
ему в этой тесноте, скуке, когда только и знай копаться в земле, в навозе,
без какой-либо радости, без надежды...
Разве ж мог он не видеть, что и ей нелегко, горько! У них же была,
можно сказать, одна доля-неволя, а то, что он заступился за нее, за Ганну,
словно еще больше роднило их.
Степану, хоть он и не только не говорил ей, но и себе не признавался в
этом, Ганна была самым близким, дорогим человеком. Он был доволен, когда
она радовалась чему-нибудь, грустил, когда она грустила.
Он восхищался расторопностью Ганны, зачарованно ловил мелкие, колючие
ее словечки - какой у нее находчивый, острый язык! Как она, вспыхнув,
умела осечь Евхима, сразу, несколькими словами!