"Юрий Медведев. Чертова дюжина "Оскаров" (Журнал "Техника - молодежи")" - читать интересную книгу автора

Здесь уютно, народу днем почти нет, а главное, столы здесь из реквизита
"Десанта на Сатурн", видишь, какой они заковыристой формы.
- Их форма напоминает орбиту планеты с двумя солнцами, - сказал я.
- Наверно, так оно и есть, - согласился Жилевин. - Вам, ученым, виднее.
Эти столы у нас стояли в кают-компании планетолета. Уговорил нас тогда
продать здешний директор, ужас как приглянулись ему эти столы...
Сидим мы с Мишкой, потягиваем коньячок, и представь себе только, какую
он речь заводит, мерзавец.
"Кончились, - говорит, - для тебя, Илюша, золотые деньки, отъездился ты
со мною по заграницам. Я, - говорит, - теперь в иностранных языках и сам
поднавострился, без тебя вполне обойдусь. А главное, - говорит, - неудобно
мне стало с тобою, Илюша, в высшем свете фигурировать".
"То есть как неудобно? - спрашиваю я прохвоста Мишку. - В пятидесяти
двух странах вместе побывали, целый пуд соли съели, везде верою-правдою
тебе, как собака, служил, и вдруг - бац! - неудобно".
"А потому, - говорит, - неудобно, что супруга моя теперешняя Брижитт
вида твоего не выносит. Ты, между прочим, на себя в зеркало лишний раз
оглянись. Нос как слива, глаза и впрямь собачьи, уши торчком, плешь до
затылка".
Ну и взяла ж меня тут злость, даже какое-то удушье охватило! Ах ты,
думаю, тварь, из-за смазливой бабенки предаешь друга своего закадычного,
да что там друга! Раба!
"Может, лысина у меня и до затылка, - говорю, - зато совесть перед
людьми чиста. На хлебах ворованных не жирею, как некоторые другие
гении-лауреаты".
"Про какие такие ворованные хлеба начал ты лясы точить? - спрашивает
Барковский. - Ты, - говорит, - плешивый, ври-ври, да не завирайся".
Дружище, можешь себе представить, он меня сам, самолично обозвал
плешивым!
Сжал кулаки я под столом, молчу, от обиды губу в кровь прикусил, а в
мозгу будто дятел колошматит клювом: плешивый! плешивый! Я, понятно, не
Марлон Брандо и не Ален Делон, но тоже кое-какое имею о своей особе
представление. Без уважения к себе не то что человек, даже зверь жить не
станет, верно я говорю, в?
"Ах ты тварюга, - говорю, - Мишка! Ты мне моги должен умывать за
"Десант на Сатурн", за то, что из семьи торговцев да барышников в люди
выбился. Как говорится, из грязи - да в князи, а ты..."
В общем, помутился у меня разум, забыл я про клятву мою страшную
инопланетянам, про все на свете забыл. И выложил Барковскому правду-матку,
насчет сатурнианцев. Все выложил, ничего не забыл, пусть, думаю, хоть
правдой подавится.
И что ты думаешь, дружище? Он спокойно до конца все выслушал, даже
бровью не повел, а после поднялся и говорит.
"Ты, - говорит, - спятил. Чокнулся натуральным образом. Все это
глупость несусветная, бред больного воображения. Тебя, - говорит, - в
сумасшедший дом поместить надо, причем пожизненно, и я, - говорит, - при
желании позабочусь об этом. Впредь ты мне, - говорит, - хорек плешивый,
даже на глаза не попадайся!"
И ушел, предатель, в тот же день упорхнул в Москву, а оттуда в свой
Париж, к Брижитке размалеванной. Ну я и запил от обиды, стыда и